Д. Фьюче «Ницше "У" Пелевина» (Москва - Калифорния - Колорадо - Москва, рубеж тысячелетий.)

Страницы: 1 2

8

Человек - это мост между животным и сверхчеловеком.

Ницше:
"Человек - это канат, натянутый между животным и сверхчеловеком, - канат над пропастью. Опасно прохождение, опасно быть в пути, опасен взор, обращённый назад, опасны страх и остановка.
В человеке важно то, что он мост, а не цель: в человеке можно любить только то, что он переход и гибель. Я люблю тех, кто не умеет жить иначе, как чтобы погибнуть, ибо идут они по мосту".

Но как открыть современному человеку этот путь по мосту ведущему к сверхчеловеку? Теории и учения не даются этому образованному стаду. Не действуют на них слова, проповедь, история, не могут они заглянуть в суть вещей и заглянуть в глаза настоящей жизни. Не верят они в высший смысл и сверхчеловека. Что может помочь им, что может открыть им глаза на эти вещи?

У Пелевина есть несколько ответов на этот сложный вопрос.
Первое и самое главное - это экзистенциальный опыт, по-русски Испытание.
Испытание бывает разными вещами, но оно всегда приводит к обострению самосознания, собственной ценности и собственного смысла. В романе главное испытание для Пустоты скрыто - это бой на станции Лазовая, где он проявил себя с неожиданной сильной стороны, но который он … забыл. Эта забывчивость снова откинула его в пустоту. Однако в глазах сверхчеловеков он стал носителем высокой надежды, не зря же они его берут в такой крутой образовательный и повышающий самооценку оборот. Они тянут Пустоту к себе, вверх, надеясь увидеть его среди равных себе. Еще раз повторю замечательную фразу барона Юнгерна: "…я надеюсь, что в это "мы" со временем можно будет включить и вас…" В момент смертельной опасности, еще одного испытания, в окружаемой ткачами бане Чапаев пытается объяснить Пустоте важные вещи. "Петр никак не хотел понимать. Был момент, когда я решил, что мы там и останемся".

Ницше:
"Всякому надо самому испытать себя в том, насколько он предназначен к независимости и повелеванию - и сделать это следует своевременно. Не следует уклоняться от самоиспытаний, хотя это может быть самая опасная игра, в которую можно играть и, в конце концов, эти испытания, которые свидетельствуют перед нами самими, а не перед каким другим судьей!"
"От этой болезненной уединенности, из пустыни таких годов испытания еще далек путь до той огромной, бьющей через край уверенности, до того здоровья, которое не может обойтись даже без болезни как средства и уловляющего крючка для познания, - до той зрелой свободы духа, которая в одинаковой мере есть и самообладание, и дисциплина сердца и открывает пути ко многим и разнородным мировоззрениям, - до той внутренней просторности и избалованности чрезмерным богатством, которая исключает опасность, что душа может потерять самое себя на своих собственных путях или влюбиться в них и в опьянении останется сидеть в каком-нибудь уголку, - до того избытка пластических, исцеляющих, восстанавливающих и воспроизводящих сил, который именно и есть показатель великого здоровья, - до того избытка, который дает свободному уму опасную привилегию жить риском и иметь возможность отдаваться авантюрам - привилегию истинного мастерства, признак свободного ума!"

Второе, не менее важное - это Демонстрация, самая простая из которых осуществлена Чапаевым, отцепившем вагоны с ткачами от своего поезда. Но это далеко не все.
Володин: " Было у меня два ассистента… И, короче, взял я себе за правило с ними о высоких материях говорить. И вот один раз так получилось, что поехали мы в лес, и показал я им. Все как есть. Да и не показывал даже - сами увидели." И раз уж бандит Колян смог увидеть это, то значит это может увидеть и понять каждый. А увидели они четвертого, а этот четвертый был... не буду повторяться.
Когда Чапаев отдает Пустоту в руки барона Юнгерна, он говорит: "нужна демонстрация, барон, нечто такое, чего он уже не смог бы игнорировать". Демонстрация барону удалась, при этом демонстрацией в основном был сам барон. Пустота: "Мне показалось, что вот-вот я пойму что-то очень важное, что вот-вот станут видны спрятанные за покровом реальности рычаги и тяги, которые приводят в движение все вокруг". В итоге он понимает, что ничего нет, кроме него самого, что он и есть свой единственный смысл.
Есть и другие интересные практические советы. Один из них дает Чапаев: "Если ты поймешь, что абсолютно все происходящее с тобой - это просто сон, тогда будет совершенно неважно, что тебе приснится. А когда после этого ты проснешься, ты проснешься уже по-настоящему. И навсегда. Если, конечно, захочешь". Проснуться по настоящему! Знакомый призыв. Слушай, слушай, мой современник!

Ницше:
"Теперь я понимаю ясно, чего некогда искали прежде всего, когда искали учителей добродетели. Хорошего сна искали себе и увенчанной маками добродетели!
Для всех этих прославленных мудрецов кафедры мудрость была сном без сновидений: они не знали лучшего смысла жизни. И теперь ещё встречаются люди, похожие на этого проповедника добродетели, не всегда, однако, такие же честные, но их время прошло.
И не долго стоять им, как уже будут они лежать. Блаженны сонливые: ибо скоро станут они клевать носом.
Громом и небесным огнём надо говорить к сонливым и сонным чувствам.
Отгони из глаз своих сон и все слабое, слепое! Слушай меня также своими глазами: голос мой целебное средство для слепорожденных.
И раз ты будешь бодрствовать, ты навеки должен остаться в состоянии бодрствования. Не в моем духе будить ото сна прабабушек для того, чтобы заставить их продолжать спать!

В устах барона Юнгерна это звучит другими словами: "Пусть в вашей памяти останется метафора - выйти из дома умалишенных".
Помочь людям найти смысл, повернуться к ним, отбросить от себя великое отвращение к человеку, вернуться, "спуститься" и пойти к людям. Кто не знает, поверьте мне на слово, - в этом весь Заратустра Ницше. Посмотрите на барона, послушайте его:
- Внутренняя Монголия - как раз и есть место, откуда приходит помощь.
- И что, - спросил Пустота, - вы там бывали?
- Да, - сказал барон.
- Почему же вы тогда вернулись?
Барон молча кивнул в сторону костра, у которого жались молчаливые казаки.
Он вернулся помочь своим воинам достичь Внутренней Монголии.
Володин: "Единственный способ стать этим четвертым, это перестать становиться всеми остальными, посмотреть на себя и стать самим собой". "Старо, как мир", - скажете вы, " и до сих пор не понятно", - добавлю я. Что такое стать самим собой? Ты все еще спрашиваешь об этом, мой современник? Прочти лучше что-нибудь из Ницше, а на худой конец еще раз "Чапаев и Пустота" Пелевина.
Пустота, пройдя через испытания и демонстрацию, выходя, наконец, из дома умалишенных, пытается проснуться по-настоящему и стать самим собой. И вот, в самом конце романа, ему "стало совершенно ясно, что делать дальше". Нужно сделать сильный шаг. В его случае вернуться в начало (романа) и сделать все по-иному, на этот раз по-своему. "Выстрелить в зеркальный шар этого фальшивого мира из авторучки. Какая глубина символа…, и как жаль, что никто из сидящих в зале не в состоянии оценить увиденное. Впрочем, как знать".
Я оценил, Виктор, еще как оценил. Я даже готов простить тебе эти завуалированные и некрасивые замечания, если эта последняя твоя фраза автобиографична…(хотя резюме это не меняет), ведь один и тот же человек произвел на нас известное впечатление. Ницше, русским вариантом идеала которого угадывается Чапаев (с добавлением современного абсурда и мистики), вместе с которым Пустота в конце концов устремляется к милой его сердцу Внутренней Монголии, к своему внутреннему … сверхчеловеку.

Для того, чтобы осуществить внутренний прорыв, который, похоже, удается Пустоте в обоих своих снах, нужно достичь некоего рубежа, границы, за которой начинается свой собственный путь к величию.

Ницше:
"Что есть самое высокое, что вы можете пережить? Это - часть великого презрения. Час, когда ваше счастье превращается для вас в омерзение, так же, как и ваш разум и ваша добродетель.
Час, когда вы скажете: "Что в моем счастье! Нищета, грязь и жалкое удовольствие".
"Ты хочешь, брат мой, идти в уединение? Ты хочешь искать дороги к самому себе? Помедли еще немного и выслушай меня.
Кто ищет, легко сам теряется. Всякое уединение есть грех" - так говорит стадо. И ты долго принадлежал к стаду. Голос стада будет звучать ещё и в тебе! И когда ты скажешь: "у меня уже не одна совесть с вами", - это будет жалобой и страданием.
Смотри, само это страдание породила ещё единая совесть: и последнее мерцание этой совести горит ещё на твоей печали.
Но ты хочешь следовать голосу своей печали, который есть путь к самому себе? Покажи же мне на это своё право и свою силу! Являешь ли ты собой новую силу и новое право? Начальное
движение? Самокатящееся колесо? Можешь ли ты заставить звёзды вращаться вокруг себя?
Ах, так много вожделеющих о высоте! Так много видишь судорог честолюбия! Докажи мне, что ты не из вожделеющих и не из честолюбцев!
Ах, как много есть великих мыслей, от которых проку не более, чем от воздуходувки: они надувают и делают ещё более пустым.
Свободным называешь ты себя? Твою господствующую мысль хочу я слышать, а не то, что ты сбросил ярмо с себя. Из тех ли ты, что имеют право сбросить ярмо с себя? Таких не мало, которые потеряли свою последнюю ценность, когда освободились от рабства.
Свободный от чего? Какое дело до этого Заратустре! Но твой ясный взор должен поведать мне: свободный для чего?
Можешь ли ты дать себе своё добро и своё зло и навесить на себя свою волю, как закон? Можешь ли ты быть сам своим судьёю и мстителем своего закона?
Ужасно быть лицом к лицу с судьёю и мстителем собственного закона. Так бывает брошена звезда в пустое пространство и в ледяное дыхание одиночества.
Ты принуждаешь многих переменить о тебе мнение - это ставят они тебе в большую вину. Ты близко подходил к ним и всё-таки прошёл мимо - этого они никогда не простят тебе.
Ты стал выше их; но чем выше ты подымаешься, тем меньшим кажешься ты в глазах зависти. Но больше всех ненавидят того, кто летает.
"Каким образом хотели вы быть ко мне справедливыми! - должен ты говорить. - Я избираю для себя вашу несправедливость как предназначенный мне удел".
Несправедливость и грязь бросают они вослед одинокому; но, брат мой, если хочешь ты быть звездою, ты должен светить им, несмотря ни на что!
Но самым опасным врагом, которого ты можешь встретить, будешь всегда ты сам; ты сам подстерегаешь себя в пещерах и лесах. Одинокий, ты идёшь дорогою к самому себе! И твоя дорога идёт впереди тебя самого и твоих семи дьяволов!
Ты будешь сам для себя и еретиком, и колдуном, и прорицателем, и глупцом, и скептиком, и нечестивцем, и злодеем.
Надо, чтобы ты сжёг себя в своём собственном пламени: как же мог бы ты обновиться, не сделавшись сперва пеплом!
Одинокий, ты идёшь путём созидающего: Бога хочешь ты себе создать из своих семи дьяволов! Одинокий, ты идёшь путём любящего: самого себя любишь ты и потому презираешь ты себя, как презирают только любящие.
Созидать хочет любящий, ибо он презирает! Что знает о любви тот, кто не должен был презирать именно то, что любил он! Со своей любовью и своим созиданием иди в своё уединение, брат мой, и только позднее, прихрамывая, последует за тобой справедливость.
С моими слезами иди в своё уединение, брат мой. Я люблю того, кто хочет созидать дальше самого себя и так погибает".

Уже в начале романа Тимур Тимурович говорит по этому поводу: "Меня не столько интересует формальный диагноз, сколько та внутренняя причина, по которой человек выпадает из своей нормальной социально-психологической ниши". О диагнозе ниже.
Возможно, что этот опасный шаг подобен отцепке вагонов с ткачами, приводящий в дальнейшем развитии к непредсказуемым последствиям. "О, если бы действительно можно было так же легко, как разошелся Чапаев с этими людьми, расстаться с темной бандой ложных "я", уже столько лет разоряющих мою душу".
Этот рубеж имеет принципиально новый характер, это не те бесконечные переходы Пустоты из одного сна в другой. "Просто в какой-то момент становится ясно, что это сон. Когда становится уж слишком не по себе, вдруг понимаешь, что бояться на самом деле нечего…, потому что есть, куда просыпаться". Однако то, куда просыпаются по-настоящему, является неизвестным, новым, - вот что внушает Чапаев Петьке. И этим неизвестным, новым является для Пустоты реальность, реальный мир, в противоположность бесконечным снам.
"Мне вдруг пришло в голову, что сначала времен я просто лежу на берегу Урала и вижу сменяющее друг друга сны, опять и опять просыпаюсь здесь же. Но если это действительно так, подумал я, то на что я тратил свою жизнь? Литература, искусство - все это были суетливые мошки, летавшие над последней во вселенной охапкой сена. Кто, подумал я, кто прочтет описание моих снов? Я поглядел на гладь Урала, уходящую со всех сторон в бесконечность. Ручка, блокнот и все те, кто мог читать оставленные на бумаге знаки, были сейчас просто разноцветными искрами и огнями, которые появлялись, исчезали и появлялись вновь. Неужели, подумал я, я так и засну опять на этом берегу?
Не оставив себе ни секунды на раздумья, я вскочил на ноги, разбежался и бросился в Урал".
Бросился, замечу, вслед не растрачивающих себя на "размышления" учителей.
Пустоте потребовался не просто шаг, а прыжок. Он решил проснуться, также как в другом сне он выписывается из сумасшедшего дома.

Так почему же тебя не вдохновляют "советы" Пелевина, мой современник? Жаль, если ты просто не принимаешь их на свой счет. Здорово, если ты чувствуешь, что здесь чего-то не хватает, чего-то настоящего… Чуть ниже я вернусь к этому.

9

Может все это кажется неубедительным и крайне надуманным? Ну, действительно, где же, в каком романе не встретишь невозмутимых сверхгероев, мечущихся в поисках себя и смысла современников, чернь, а также различные способы и поучения, разгадывающие сущность жизни и открывающие правильный путь. При чем тут Ницше? И если это Ницше, то это слишком банально и неинтересно.
Повторяю. Ницше можно и нужно только чувствовать. Вот уж действительно, не хочется, а приходится доказывать там, где можно догадаться. Для особо недоверчивых поговорим и о более "сложных" идеях.

Вечное возвращение.

Ницше:
"Все идет, все возвращается назад; вечно катится колесо бытия. Все умирает, все снова расцветает, вечно бежит год бытия.
Все разрушается, все снова устраивается; вечно строится все тот же дом бытия. Все разлучается, все снова приветствует друг друга; вечно остается верным себе кольцо бытия.
В каждом мгновении начинается бытие; вокруг каждого здесь катится шар. Середина - повсюду. Изогнут в круг путь вечности.
Мои животные отлично знают, кто я и кем я должен быть; я - учитель вечного возвращения, - в этом теперь моя судьба! Что я должен первым преподать это учение - как же эта великая судьба могла не сделаться также моей величайшей опасностью и болезнью!
Я учу, что все вещи вечно возвращаются и мы сами с ними, и что мы уже существовали уже бесчисленное число раз и все вещи вместе с нами.
Я учу, что существует великий год бытия, чудовищно великий год; он должен, подобно песочным часам, постоянно снова переворачиваться, чтобы снова протекать и вытекать, - так что все эти годы походят сами на себя, как в величайшем, так и самом малом, так что мы сами в каждом великом году подобны самим себе, как в величайшем, так и в самом малом".

Пелевин:
Кавабата называет это "учением о прямом и бесстрашном возвращении в вечность".
Барон Юнгерн говорит о воинах в его мире, как о людях, которым приходится повторять унылый круг существования.
Вслушайтесь в диалог Чапаева и Пустоты:
- …этот момент, эта граница между прошлым и будущим, и есть дверь в вечность?
- Этот момент, Петька, и есть вечность. Я называю его условной рекой абсолютной любви. Если сокращенно - Урал. Мы то становимся им, то принимаем формы, но на самом деле нет ни форм, ни нас, ни даже Урала. Поэтому и говорят - мы, формы, Урал.
- Но зачем мы это делаем?
Чапаев пожал плечами.
- Не знаю.
- А если по-человечески? - спросил Пустота (курсив мой).
- Надо же чем-то занять себя в этой вечности, - сказал он. - Ну вот мы и пытаемся переплыть Урал, которого на самом деле нет. Не бойся, Петька, ныряй!
- А я смогу вынырнуть?
Чапаев смерил меня взглядом с ног до головы.
- Так ведь смог же, - сказал он. - Раз тут стоишь.
- А я буду опять собой?
- Петька, - сказал Чапаев, - ну как ты можешь не быть собой, когда ты и есть абсолютно все, что только может быть?
Котовский: "…Единственный путь к бессмертию для капли воска - это перестать считать, что она капля, и понять, что она и есть воск. Но поскольку наша капля сама способна заметить только свою форму, она всю свою короткую жизнь молится Господу Воску о спасении этой формы, хотя эта форма, если вдуматься, не имеет к ней никакого отношения. При этом любая капелька воска обладает теми же свойствами, что и весь его объем. Понимаете? Капля великого океана бытия - это и есть весь этот океан, сжавшийся на миг до капли. Но как, скажите, как объяснить это кусочкам воска, больше всего боящимся за свою мимолетную форму? Как заронить в них эту мысль?"
Взгляните на саму фабулу романа. Пустота возвращается, "Тверской бульвар был почти таким же, как и тогда…"
Нет, я, конечно, вижу это "почти", как и "вечное невозвращение" в последнем стихотворении Пустоты. Но это не обманывает меня и ничего не меняет в отношении происхождения этих фраз из этического открытия Ницше, которое он назвал вечным возвращением.

10

Музыка.

Для еще более чутких ушей, я могу указать еще на полумистическое, высокое и тонкое отношение Ницше и Пелевина к музыке. Послушайте.

Ницше:
"Все возможные стремления, возбуждения и выражения воли, все те происходящие в человеке процессы, которые разум объединяет обширным отрицательным понятием "чувство", могут быть выражены путем бесконечного множества возможных мелодий, но всегда во всеобщности одной только формы, без вещества, представляя как бы сокровеннейшую душу их, без тела…"
"Мир можно было бы с равным правом назвать как воплощенной музыкой, так и воплощенной волей; из чего понятно, почему музыка тот час же придает повышенную значительность всякой сцене действительной жизни и мира; и это, конечно, тем более, чем более аналогична ее мелодия внутреннему духу данного явления".

Пелевин:
"Доносившаяся до меня мелодия сначала как бы поднималась вверх по лестнице, а потом, после короткого топтания на месте, отчаянно кидалась в лестничный пролет - и тогда заметны становились короткие мгновения тишины между звуками. Но пальцы пианиста ловили мелодию, опять ставили на ступени, и все повторялось, только пролетом ниже. Место, где это происходило, очень напоминало лестницу дома номер восемь по Тверскому бульвару, только во сне эта лестница уходила вверх и вниз, насколько хватало глаз, и, видимо, была бесконечной. Я понял вдруг, что у любой мелодии есть свой точный смысл. Эта, в частности, демонстрировала метафизическую невозможность самоубийства - не его греховность, а именно невозможность. И еще мне представилось, что все мы - всего лишь звуки, летящие из под пальцев неведомого пианиста, просто короткие терции, плавные сексты и диссонирующие септимы в грандиозной симфонии, которую никому из нас не дано услышать целиком. Эта мысль вызвала во мне глубокую печаль, и с этой печалью в сердце я и вынырнул из свинцовых туч сна".
Чапаев появляется в мире Пустоты вместе с музыкой ("играл он превосходно") и такими словами: " Я пытаюсь сыграть одну довольно трудную пьесу. Но, к сожалению, она написана для четырех рук, и сейчас приближается пассаж, с которым мне не справиться одному. Не будете ли вы так любезны помочь мне? Кажется, вам знакома эта вещь. Бесподобно. Я никогда не понимал, зачем Богу было являться людям в безобразном человеческом теле. По-моему, гораздо более подходящей формой была бы совершенная мелодия - такая, которую можно было бы слушать и слушать без конца".
Или вот еще: " Несмотря на нелепость текста, в этой несущейся сквозь зимнюю ночь песне было что-то завораживающее и древнее - может быть, дело было не в самой песне, а в этом странном сочетании множества мужских голосов, пронизывающего ветра, заснеженных полей и редких маленьких звезд в небе. Когда поезд изогнулся на повороте, стала видна цепь темных вагонов - видимо, те, кто в них ехал, пели в полной темноте, и это дополняло картину, делая ее еще таинственнее и страннее. Некоторое время мы молча слушали".
Ну, прямо рождение трагедии из духа музыки (цитаты из одноименной работы Ницше я привел выше), не правда ли? Впрочем, я не жду от тебя, мой современник, невозможного - высокого понимания и особой любви к музыке. Она для тебя все еще фон, развлечение, иногда профессия, загадка. Что ж удивляться, что тебе не интересен Ницше - тебе не интересна музыка вообще, она не есть необходимая пища и состояние для твоего существа и духа.
"Редкий человек может гордиться своей способностью понимать новейшие веяния в искусстве и узнавать то вечное и неизменное, что скрывается за неожиданной и изощренной формой", - говорит Пустота и вполне оправдывает эту свою способность, когда, например, дает такую оценку российской попсе: "дикая музыка, похожая на завывание метели в тюремной трубе".
Так и хочется сказать: "Я люблю все редкое и пропагандирующее редкость, поэтому трудно мне не любить Ницше и роман Пелевина "Чапаев и Пустота".
Вот только, Виктор, … я обращаюсь сейчас к тебе лично. Интеллектуальное превосходство - не тот конек, на котором может держаться редкое и великое. Не думаю, что ты этого не знаешь. Поэтому подчеркивание этого, сделанное в виде утонченных издевок, когда, например, у тебя Чапаев играет вдруг фугу (!?) Моцарта, оставили неприятный осадок в моей душе и почти заставили меня написать о тебе вполне определенное резюме.

11

Тема сумасшествия.

Знакомая тема в связи с именем Ницше, не так ли? Причем совершенно определенный вид сумасшествия, тот, при котором его "жертва" считает и чувствует себя выше окружающих, основываясь на неизмеримо более глубоком понимании вещей, людей и явлений. Именно такое "несчастье" постигает Пустоту. "Жалуется на одиночество и непонятость", - вот квинтэссенция описания болезни своего пациента, Пустоты, данного Тимуром Тимуровичем.
"Да с самим твоим Ницше знаешь, что было?", "Вот с Ницше этим… как раз такой случай и вышел", - говорит Володин с сарказмом. Володин ли? Увы, - Пелевин.
Случайна ли эта компиляция? Может Пелевин взялся дать объяснение феномену Ницше, опираясь на избитый факт его сумасшествия? А может объяснить и сам этот факт?
Может он даже пытается показать близость Пустоты и Ницше? Я присматриваюсь.
Вот, например, записная книжка Пустоты с афоризмами. Узнаю. Именно так, в виде последовательных и внешне не связанных афоризмов, изложены почти все сочинения Ницше.
Вот склонность Пустоты к стихотворчеству, его музыкальность, одиночество, непонятость. Узнаю. Все это было присуще Ницше, как человеку.
Вот, наконец, сумасшедший дом. Узнаю, узнаю.
Делать выводы о созданном через личность создателя - очень "свежая" мысль, однако в отношении созданного Ницше безумно ошибочная. Ницше: "Я - одно, мои произведения - другое". Но оставим эту тему…
Разговор Володина и бандитов у костра заканчивается не только неким сверхсостоянием его участников, о чем я уже писал, но и картиной мистического порога безумия, в которое никто не решается сделать шаг. "Лучше я пять грамм возьму, чем с ума сходить", - эти слова Шурика очень точно отражают обычный выбор обычного человека и для него, подчеркну, правильный выбор. Сверхсостояние смыкается с безумием. Очень интересно. Вспомните еще раз барона Юнгерна - нельзя однозначно решить чего в нем больше - сверхсостояния или безумия.
Туринская катастрофа - так называют момент помешательства Ницше. Последний год его жизни проходил в состоянии невиданного вдохновения и напряжения всех физических и духовных сил. Создавалось лучшее, сильнейшее, удивительное! На фоне не прекращающихся приступов головных и всевозможных болей, этот человек заявлял: "Теперь я по-настоящему здоров. Я молодею…" Он сам устремлялся за своими созданиями. "Не время, не время!" - так доносилось со всех сторон, но он не мог остановиться, он устремился к своим пределам, к пределам обычного в сущности человека. Он хотел преодолеть свое время и себя в нем, и он, конечно, не выдержал…
Безумие! Это по-прежнему обывательско-мистическое состояние до сих пор неподвластно нашему обычному разуму. И здесь я тоже предпочту пройти мимо.
"На физическом плане в дурдом, а куда на тонком - не знаю даже. Загадка" - тут я почтительно соглашаюсь с Пелевиным.

12

Метафизическая основа "учения Ницше" - реализм.

Я бы сказал точнее - недоступной еще высоты реализм.
То же и у Пелевина. Или кто-то этого еще не понял? Лично меня не сбивают с толку экзистенциальные, буддистские, абсурдные и другие штучки Пелевина.
Девиз Пелевина - реальность и только реальность. Вспомните:
- Где находится эта лошадь?
- Ты что, Петька, совсем охренел?.. Вот она!

- Так кто же это? - спросил Чапаев, указывая на меня пальцем.
- Пустота, - ответил я.
- А это? - он указал пальцем на себя.
- Чапаев.
Повторю здесь еще раз слова самого Пелевина о реальности читателя, - "некто гораздо более реальный, чем все сидевшие у костра, … ты, ты, только что сам сидевший у костра, ты-то ведь существуешь на самом деле, и разве это не самое первое, что вообще есть и когда-нибудь было?"
Пустота: "…удивительное, ни с чем не сравнимое ощущение полноты, окончательной реальности этого мира. Наверное это было то чувство, которое пытаются передать словами "вдохнуть полной грудью", "жить полной жизнью".
А вот еще, что в конце романа говорит господин с бородой, водитель "Победы", обращаясь опять же к Пустоте:
" Глупо, конечно, говорить с вами всерьез, но я должен заметить, что не вы первый порете эту чушь. Делать вид, что сомневаешься в реальности мира, - самая малодушная форма ухода от этой самой реальности. Полное убожество, если хотите знать. Несмотря на свою кажущуюся абсурдность, жестокость и бессмысленность, этот мир все же существует, не так ли? Существует со всеми проблемами, которые в нем есть?"

Ницше:
" Оставайтесь верны земле, братья мои, со всей властью вашей добродетели! Пусть ваша дарящая любовь и ваше познание служат смыслу земли! Об этом прошу и заклинаю я вас.
Не позволяйте вашей добродетели улетать от земного и биться крыльями о вечные стены! Ах, всегда было так много улетевшей добродетели!
Приводите, как я, улетевшую добродетель обратно к земле, - да, обратно к телу и жизни: чтобы она дала свой смысл земле, смысл человеческий!
Да послужит ваш дух и ваша добродетель, братья мои, смыслу земли: ценность всех вещей да будет вновь установлена вами!
Новой гордости научило меня мое Я, которой учу я людей: не прятать больше головы в песок небесных вещей, а гордо держать ее, земную голову, которая создает смысл земли!
Новой воле учу я людей: идти той дорогой, которой слепо шел человек, чтобы хвалить тело и землю, и не уклоняться от нее больше в сторону, подобно больным и умирающим!
Усталость, желающая одним скачком, скачком смерти, достигнуть конца, бедная усталость неведения, не желающая больше хотеть: ею созданы все боги и потусторонние миры.
Теперь это было бы для меня страданием и мукой для выздоравливающего - верить в подобные призраки; теперь это было бы для меня страданием и унижением…"

13

Реализм? А как же пелевинская мистика? Справедливый вопрос.
Как и для чего сочетаются эти несовместимые, казалось бы, вещи в романе? Здесь я подхожу к неким выводам, и мистика - это тот камешек, по которому удается многое понять и почувствовать.
Мистика, - через весь роман она проходит красной нитью. Трудно вынести до конца настоящий реализм, куда легче "улететь", упорхнуть от него в мистику и немного расслабиться, позабавиться. Если бы творчество Пелевина не претендовало на большее, чем развлекательное чтиво, этого очерка бы не было, вот почему я все-таки достаточно серьезен. Мистическое представление о сверхсостоянии и сверхспособностях сверхчеловеков - это тоже не новый взгляд на "нашу тему". С творчеством, например, Успенского, Пелевин, безусловно, также знаком.
Такого у Ницше, конечно, нет. Приятно пофантазировать вместе с Пелевиным о чудесных свойствах сверхчеловеков, может такими они и будут! Но для Ницше нет мистики в сверхчеловеке, мистика не является его опорой или спасением, как для пелевинского Чапаева. Мистика Ницше другого рода. Там, где его мысль пытается убежать за границу доступного - только там он пользуется мистическими объяснениями, но какими! Он дает мистическим вещам почти научное определение.

Ницше:
"Может быть покажется непонятным, что я сказал об "основной воле", поэтому я позволю себе дать пояснение. То повелительное нечто, которое народ называет духом, хочет быть господином в себе и вокруг себя и чувствовать себя господином: оно имеет волю, стремящуюся из множественности к единству, обуздывающую, властолюбивую и действительно господствующую. Ее потребности и способности в этом случае те же, какие физиологи установили для всего, что живет, растет и множится… Цель его при этом заключается в приобретении нового опыта, во включении новых вещей в старые ряды - следовательно в росте, или, точнее, в чувстве роста, в чувстве увеличения силы."

Зато сверхчеловек Пелевина обладает не только мистическими свойствами, способностями, но даже и … предметами. Мистика присутствует в романе с самого начала, когда Пустота понимает, что "происходящее не заговор против меня - подобного никто просто не успел бы подстроить - а обыкновенный мистический вызов". Курсив мой. Далее мы встретим волшебные шашки Чапаева и барона Юнгерна, преодолевающие пространство и создающие эффект некоего мистического присутствия, наподобие того, что почувствовал Ленин; телепатию, когда многие мысли навязывались Чапаевым Пустоте; белых слонов, выходящих из-за куста; глиняный пулемет и прочие сказки.
"Чапаев, один из самых глубоких мистиков, которых я когда-либо знала", - говорит Анна.
Или вот что говорит сам Чапаев Петьке: "Страх всегда притягивает именно то, чего ты боишься. А если ты ничего не боишься, ты становишься невидимым". Поистине, весь русский фольклёр собран Пелевиным под крышей своего романа.
К концу романа мистика сгущается, воплощаясь в мистической реке УРАЛ, радужном потоке бытия, в котором содержится все и в котором исчезают даже сверхчеловеки.

Интересно! Интересно? Мистика… Красивый художественный прием в духе Булгакова? Составляющая авторского стиля? Пожалуй. Однако… Здесь открывается мне особое лицо Пелевина, здесь я вскрываю его вены. Здесь течет его собственная кровь, круто разбавленная наркотиком (прочтите эпиграф). Здесь дух начинает смердеть, кровь слабеть и вырождаться, потому что Пелевин не только писатель, но еще и читатель, а начитался он многого, может даже слишком. Мне кажется, я понимаю эту кровь, и она мне … чужая. Я не люблю не только читающих, но и пишущих бездельников.
Вот вам "мое" мнение на счет мистики (угадайте за ним и еще чье-то). Конечно, легко быть сверхчеловеком, имея в стоге сена броневик с глиняным пулеметом, к которому ведет подземный ход, а также зная о том, что река УРАЛ есть спасение, а не смерть, и т.п. Можно тогда непринужденно бухать самогон в бане и получать удовольствие от своей "высоты" и "бессмертия". Вот только … сказки все это, а сказки, как известно, обман. Детям нравятся, впечатляют, но вам, любители Пелевина, я может открою глаза - впечатляя вас сказками, автор лишь утонченно смеется над вами и смех его, в отличие от смеха Ницше, не так добр. Ведь сам Пелевин знает истинную цену мистики, как следствия и причины разбавления крови современным наркотиком или наркотиком современности - итоговой пустотой. Не скрывают от меня этй итоговую пустоту никакие наслоения загадок. Имеющий уши - да услышит.
И вся эта "детская" пелевинская мистика проистекает, на мой взгляд, из этой умышленной иронии, а не из фантастических представлений Пелевина о сущности сверхсостояния или из известного наркоопыта. Впрочем, судите сами - чего здесь больше.
Мистика выбивает всю почву из под ног пелевинских сверхчеловеков. Все они выдуманы, все они не из мира сего, - и это ехидно бросается в глаза. Чапаев, барон Юнгерн, Котовский, Кавабата, Анна, как они "нарисованы" в романе, никогда бы не могли быть, и причиной тому - наполнение их мистикой. Все они не реальны, искусственны.
- Кто вы, Чапаев?
- Я отблеск лампы на бутылке, - вот ответ пелевинского сверхчеловека.
Реален только Петька Пустота и в нем я без труда узнаю тебя, мой современник, и с удовольствием порой смеюсь над тобой вместе с Пелевиным. Вот только смех мой не злораден, потому что я не стану рассказывать тебе сказки или восхищаться ими, а также "советовать" тебе нереальную, глупенькую, одурманивающую или абсурдную дорогу к мистическим горизонтам, в которую ты никогда и не поверишь. Я хотел бы показать тебе иной путь - высочайший реализм Ницше, звучащий, я знаю, все еще слишком мистически для тебя:
Ницше:
"Есть тысячи троп, по которым еще никогда не ходили, тысячи здоровий и островов жизни. Все еще не исчерпаны и не открыты человек и земля человека.
Бодрствуйте и прислушивайтесь, вы, одинокие! Неслышными взмахами крыл веют из будущего ветры; и до тонких ушей доходит новая весть.
Вы, сегодня еще одинокие, вы, живущие вдали, вы будете некогда народом: от вас, избравших самих себя, должен произойти народ избранный и от него - сверхчеловек.
Поистине, местом выздоровления должна еще стать земля! И уже веет вокруг нее новым благоуханием, приносящим исцеление, - и новой надеждой!"
И каждое слово на этом пути было написано кровью, настоящей человеческой кровью. Ох, сочувствую я всем, кому не дано или нелегко понять кровь Ницше, потому что она чужая им, потому что забыли они уже - что есть кровь.

Не стоит поэтому думать, что Пелевин воспринял и передал точным образом всю атмосферу Ницше. Скорее это похоже на крупные мазки ученика в манере учителя. Не схвачена Пелевиным и стержневая мысль Ницше - ВОЛЯ К ВЛАСТИ - то самое повелительное нечто, - лишь однажды мелькнула она в его рассказе "Происхождение видов", да на том и закончилась. Непонимание, нечувствование этого отличительного признака настоящей жизни от засасывающей пустоты, - здесь вот уже более ста лет пролегает пропасть между будущим Ницше и современностью. Эта пропасть делает бесполезными все иные правильные "советы" и "пути" Пелевина и оставляет его, его героев и тебя, мой современник, в современности, тешащей или развлекающей себя мечтами и фантазиями. "Посмешищем и мучительным позором" выглядит эта современность из будущего, "посмешищем и мучительным позором" является она для меня; и люблю я ее лишь постольку, поскольку нахожу в ней мосты, ведущие через пропасть, неиссякаемую волю к жизни, волю к власти, будущность.
Однако не это является темой настоящего очерка…

14

Ницше "у" Пелевина.

Для людей, совершенно незнакомых с творчеством Ницше, это очерк может выглядеть совершенно непонятным и неубедительным. Поэтому для них, а также для тех, кто по-прежнему не может ничего понять, я остановлюсь на самых явных указаниях рассматриваемой мысли "влияние, явное или скрытое, идей Ницше в романе Виктора Пелевина "Чапаев и Пустота" (и всем его творчестве)".
Это очень просто. Вспомните, как зовут директора дурдома, в котором содержится Пустота. !? Да-да. "Вовчик Малой, а кликуха его - Ницшеанец." Так вот этот Ницшеанец Коляну книгу одну дал, где "все про это растерто, хорошо растерто, в натуре. Ницше написал. Там, сука, витиевато написано, чтоб нормальный человек не понял, но все по уму. Вовчик специально одного профессора голодного нанял, посадил с ним пацана, который по-свойски кумекает, и они вдвоем за месяц ее до ума довели, так, чтоб вся братва прочесть могла. Перевели на нормальный язык". "Про это" - это про все то, о чем я говорил выше. Выделено мной.
Такое непосредственное признание устами своего "героя" делает честь Пелевину, но одновременно открывает мне и самую главную особенность оказанного влияния - вульгаризацию "учения Ницше", фривольное его восприятие вознесшимся авторским самомнением, что является уже привычным фактом в истории литературы, особенно русской. Зайдите на сайт nietzsche.ru, администратором которого я являюсь, в раздел Ницще в России. Перевод Ницше на нормальный, обычный язык, невозможен без вульгаризации, как невозможно без вульгаризации перевести обычный язык на феню, ведь это и есть сама вульгаризация.
Пелевин, подобно своему "герою" Сраминскому, развлекавшего ткачей своей жопой, "чутьем понял, что только что-то похабное способно вызвать к себе живой интерес этой публики". Этой пахабщиной становится у Пелевина его "детская" мистика.
Ницше здесь согласился бы со своей тенью, Пустотой, когда тот про себя воскликнул:
"Разве можно было бы найти символ глубже? Или, лучше сказать, шире? Такова, с горечью думал я, окажется судьба всех искусств в том тупиковом тоннеле, куда нас тащит локомотив истории. Если даже балаганному чревовещателю приходится прибегать к таким трюкам, чтобы поддержать интерес к себе, то что же ждет поэзию? Ей совсем не останется места в новом мире - или, точнее, место будет, но стихи станут интересны только в том случае, если будет известно и документально заверено, что у их автора два х..я или что он, на худой конец, способен прочитать их жопой. Почему, думал я, почему любой социальный катаклизм в этом мире ведет к тому, что наверх всплывает это темное быдло и заставляет всех остальных жить по своим подлым и законспирированным законам?"
Боюсь, что Пелевин не почувствовал здесь дикой самоиронии.

А вот и сам Ницше. Для незаметивших - он присутствует в романе с самого начала, да так и висит в нем фотографическим изображением "с чудовищными вьющимися усами и мрачным взглядом" в видении просто Марии. Но мне видится другое - то, что глазами просто Марии сам Пелевин увидел Ницше:
"Мария не поняла почти ничего из того вихря понятий, который ей открылся; к тому же этот вихрь был каким-то затхлым и мрачным, словно волна пыли, которая поднимается, когда из чулана выпадает старая ширма. Мария заключила, что имеет дело с сильно замусоренным и не вполне нормальным сознанием, и, когда все кончилось, испытала большое облегчение".
Ну что ж… испытаю это облегчение и я. Ницше популяризован. Ницше "высмеян". Ницше почти посрамлен.
Чтобы не оставалось сомнений относительно отношения Пелевина к Ницше, приведу пару цитат из других его произведений:
"На обложке брошюры была фотография автора, усатого мужчины, похожего на сильно похудевшего, поумневшего и протрезвевшего Ницше…"
"Сверхчеловек - вовсе не то, что думал Ницше" и т.п.
Может стоит согласиться с Сергеем Корневым, когда он говорит, что Пелевин скурпулезно устраняет все конкурирующие идеологии ради своей любимой Махаямы. Очень похоже. Или вот еще что мне понравилось у Корнева : "Проповедь идеи под видом издевательства над ней". Это можно было бы отнести и к Ницше "у" Пелевина, только в обратном смысле: "Издевательство, выливающееся в проповедь", потому что посмеяться над Ницше не так легко, как кому-то может показаться.
В отношении Ницше это получается очень плохо. И удивляться здесь не чему. Ницше оказывается сильнее Пелевина вопреки воле последнего. С точки зрения реализма по-другому и не может быть - Ницше объективно сильнее. Я думаю, это становится достаточно очевидным при сопоставлении их текстов, несмотря на всю мою предрасположенность к этому.
В наше время Ницше остается единственной недоступной высотой для всей нашей литературно-философской братии. Недоступной и потому раздражающей, ведь мои современники не признают "авторитетов", кроме самих себя. Но они чувствуют эту недоступность Ницше, они придумывают для спасения своей значимости различные решения - Ницше сумасшедший, Ницше старомоден, Ницше ошибался, Ницше превзойден нами, бла, бла, бла. Они не в состоянии выдержать той честности, которую потребовал от них Ницше. И при этом они черпают и черпают свое вдохновение из Ницше, черпают его дарящий дух, как все живое черпает солнечное тепло. Но все они остаются лишь … его читателями, а столетие уже прошло (!!!), поэтому-то их душок слегка смердит - каждый по-своему. Не пришло еще время для последователей Ницше, продолжается время его насмешников и шутов, его обезьян.

Но позволю себе усмехнуться и я. Поищу-ка прообраз самого Пелевина в его романе. Пелевин, ау!
Да вот же он - Вовчик Малой по кличке Ницшеанец, смотритель дурдома, в котором содержится Пустота-Ницше и которого он оттуда все-таки выпускает. Все-таки выпускает! Да-да, тот самый директор дурдома, заказавший популяризаторскую версию учения Ницше и создавший ее, в конце концов, в виде рассматриваемого романа, выпускает его из дурдома к нам ко всем на свободу, признав его здоровым, а не умалишенным. Выпускает, замечу, не только физически… Вот вам и переплетение сна, реальности, литературы, автора, читателя, ницшевской атмосферы и всего этого одновременно. Гениально, Виктор!

Однако я обещал резюме о Пелевине. Для пущей его убедительности и ради справедливости, предоставлю высказать его самому Ницше:
"…люди минуты, экзальтированные, чувственные, ребячливые, легкомысленные и взбалмошные в недоверии и в доверии; с душами, в которых обыкновенно надо скрывать какой-нибудь изъян; часто мстящие своими произведениями за внутреннюю загаженность, часто ищущие своими взлетами забвения от слишком верной памяти; часто заблудшие в грязи и почти влюбленные в нее, пока наконец не уподобятся блуждающим болотным огням, притворяясь в то же время звездами, - народ начинает называть их тогда идеалистами; часто борющиеся с продолжительным отвращением, с постоянно возвращающимся призраком неверия, который обдает холодом и заставляет их жаждать gloria и пожирать "веру в себя" из рук опьяненных льстецов. И каким мучением являются эти великие художники и вообще высшие люди для того, кто наконец разгадал их!"
Подписываюсь под этим и я.

Дмитрий Фьюч`е

Д.Фьюче "Ницше "у-у-у" Пелевина" или Охота на Оборотней
(продолжение, обязанное роману "Священная Книга Оборотня")
Москва - Пекин - Шанхай - Москва, пять лет спустя+

Страницы: 1 2