Владимир Миронов (29 декабря 2005 года)

Страницы: 1 2

Д.Ф. Как вы думаете: чем была для самого Ницше его идея воли к власти? Не была ли эта идея порождением мощнейшего рессентимента и амбициозной реактивности этого человека?

В.М. Рессентимент у Ницше, конечно, переливался через край. Вся его история связи с Лу Саломе настолько проявила ему его самого, что он просто задыхался от отвращения к самому себе. Он был полон презрения к себе из-за того, что в этой истории повел себя  как ничтожный, мелкий человечишко. Для него, этого гордого мыслителя, восхваляющего благородные натуры, это стало, с одной стороны, безжалостным и отрезвляющим ударом, а с другой, именно она и сорвала в итоге с петель его разум.

Об этой дамочке, о Лу Саломе, на русском языке сейчас вышла интересная книга одной француженки. Лу воспитывалась среди пяти братьев, и автор этой книги делает интересные психоаналитические сообщения о её характере и о её возможном инцесте с отцом. И надо же было так случится, что именно такая русская женщина, а вернее мужик в женском обличье, попадается на пути утонченного Ницше, который сам на 90% состоял из женского начала и ненавидел это в себе! Тут какое-то мистическое провидение поработало.

Ницше был удивительно располюсованным человеком. Это был Кафка и Цезарь в одном лице. И столкновение столь разных начал в одном существе приводило к ошеломляющим результатам, в том числе и к сильнейшим идеям.

Идеи Ницше, и тут мы с вами согласны, носят не массовое, а исключительно элитарное значение. Идеи Ницше не для всех. Они предназначены для понимания тех одиночек, которые готовы рискнуть подвергнуть свою жизнь безжалостному эксперименту. Только свободному человеку всё равно на чем ездить, на мерседесе или на запорожце, потому что у него просто другие ценности. Ницше верил только в индивидуальное становление, и в этом его коренное отличие от Маркса, который верил только в коллективистский способ преобразования человека.

Д.Ф. В своей работе вы много говорите об особенностях мышления Ницше, ярче всего проявившиеся в последний период его творчества. Вы определяете текст Ницше то как мега-текст, т.е. разорванный на части, но целостный массив; то как шизофрению, когда смыслы разорваны, противоречивы и парадоксально увязаны в непостижимом единстве; то как дискретность, выраженную в соответствующей форме афоризмов; то как философский коллаж, где мыслят целым, а выражают его фрагментарно; то как игру в бисер, играя в которую, читатель сам становится частью этой опасной игры. Вы пишете о «Воли к власти» как о книге-конструкторе, как о первой интерактивной книге, включающей читателя в процесс её создания, как о наборе кубиков, из которых читатель-ребенок может сам собрать свою картинку. А само ницшеанство вы называете саморазвивающейся мыслью, будущее которой предсказать невозможно…

Дальше – глубже. Цитирую:

«Ницше стремится загнать письмо назад, в единую духовно-практическую деятельность, в некий архаический опыт мышления-письма»,

«Новое, неведомое мышление»,

«Способы нового мышления – саморефлексия, самопародия, самокритика, бесконечность толкований, энигматичность, хаос интерпретаций и противоречий»,

«Предел мыслимости, обрывающийся в безумие»,

«Невозможность закончить книгу. Отказ от слова. Речь вытекает в жизнь, выливаясь в жестику, мимику, танец, фигуры энергии»,

«Это речь послеметафизического человека, просто речь ребенка – возвращение радостной оральности на вершине культуры»

«Прорыв к неязыковому мышлению. По ту сторону слова. Невыразимое. Непередаваемое. Молчание. Бесконечно незавершенное мышление».

Вы называете всё это прорывом в новое, постметафизическое мышление, раздвижением  горизонтов мышления. Однако это ваше столь подробное и яркое описание похоже и на  описание обратного онтогенеза, распада сознания и возвращения его вспять на начальные уровни становления (к простым формам, реакциям, связям). Так что это было: выход сознания на новые, более высокие уровни или его разрушение и деградация?

В.М. Формально это завершилось распадом. И одновременно это было провозвестие какого-то нового типа сознания. Если Фрейд для обретения психического здоровья полагал необходимым превращать бессознательное в сознательное, то Ницше полагал как раз наоборот, что всё сознательное несовершенно и убого, а бессознательное – совершенно и здорово, что наши основы надо искать и менять именно в бессознательном. Ницше хотел утопить наше сознание в бессознательном, но чтобы потом оттуда заново подняться. Такова его программа. Он хотел избавить человека от лживой власти современного слова. Если в Библии сказано, что вначале было слово, то у Ницше, который всю жизнь боролся с христианским словом и у которого даже Заратустра замышлялся как анти-библейский сюжет и персонаж, вначале слова не было. У него вначале, переживание, воля, действие.

Конечно, если бы наши психики могли общаться непосредственно, то наша жизнь обратилась бы в ад. Но этот ад был бы только для таких убогих и завистливых людей, которыми мы сейчас являемся. Таким образом, язык оберегает нас друг от друга. Но он не исключает других форм общения. Ницше писал, что наше сознание является лишь одним из тысяч возможных. Будучи последовательным противником интеллектуализации и исключительной ориентации на разум, Ницше не случайно снискал себе славу иррационалиста. Сама истина была для него парадом заблуждений.

Поэтому я стал бы понимать вашу идею об обратном онтогенезе именно в этом контексте.

Д.Ф. Да, Ницше ставит движение человечества ко всё большей разумности и осознанности, начавшееся с Сократа, под огромный знак вопроса, подозревая тут чудовищное заблуждение и серьезную опасность. Между тем мы можем наблюдать, что движение психики неуклонно идет всё же по этому направлению.

В.М. Я в этом не уверен. Известно, что не более 10 % повседневного поведения человеком осознается. В остальном мы живем бессознательно, потому что есть объективные ограничения для увеличения сознательной части нашего бытия. Такое увеличение неизбежно приводит к психическим заболеваниям. И, может, нашей главной задачей является как раз примирение, приведение в гармонию нашей сознательной и бессознательной жизни.

Здесь центральной проблемой является сам язык. Язык это не только средство общения между людьми, но и средство общения между сознанием и бессознательным, а также мощный инструмент господства и власти. Через язык мы подчинены обществу, и пока мы остаемся в речевой сфере нам невозможно вырваться ни за пределы метафизики, ни за пределы осевых религий. Ницше, будучи филигранным стилистом, боролся против этого господства языка с помощью самого языка, уводя его в смежные области музыки и искусства, а порой и в свою особую «мистику».

У Ницше были совершенно особые мистические состояния. К теме «Ницше и мистика» я только начал подходить. Платон разделил мир на идеальный, умопостигаемый мир идей и на реальный мир, данный нам в физических ощущениях. При этом он определил первый как более реальный и более важный, т.е. поставил его над вторым. Размышления над этим привели Ницше к озарению, что тем самым Платон положил мир идей, мир теней между человеческим сознанием и реальным физическим миром. И когда Ницше удавалось пробить этот барьер идеального мира и прикоснуться к миру реальному, он переживал это как глобальное мистическое единение с миром. Вот какая у Ницше мистика: разрушение платоновской метафизики и переживание мира как части самого себя, слом границ между человеческой психикой и реальным миром.

Д.Ф. Это тоже напоминает мне особое «впадание в детство», ведь как раз у ребенка нет этого барьера и такая «мистика» для него естественна. Я снова возвращаюсь к этой теме: какого рода ребенка нам приходится тут наблюдать, малолетнего или того, что является у Ницше в качестве третьей стадией превращения духа? Все эти симптомы: монологичность мышления и речи; бессознательное самовосхваление; ассоциированность, слитость с миром; мифологичность сознания, жизнь в мифе; радостное, утреннее чувство распахнутости к миру, - принадлежат малолетнему человеческому ребенку на ранних стадиях его становления. Что же происходит с Ницше? Это прорыв сквозь иллюзорность самосознания к новым «Ах!» и «Да!», сказанным жизни, или это откат, падение в прежние, комфортные состояния детской психики, как результат перенапряжения, «поражения» сверхсознательного усилия, как невозможность быть взрослым (тотально отстраненным, диссоциированным, сознательным), как бегство в своё уютное психическое прошлое?

В.М. Я думаю, что там было и то, и другое. Здесь такая сфера, где не совсем понятно, где перед, а где зад, где будущее, а где прошлое. Может это еще одна демонстрация вечного возвращения? Сам я, кстати, не понимаю вечное возвращение как то, что в мире всё физически повторяется. Я понимаю вечное возвращение как психологический прием, изобретенный Ницше и позволяющий человеку справиться со своим прошлым и со своей психикой. У каждого человека в прошлом есть обстоятельства, повторения которых мы бы не хотели. Но если у человека здоровая, сильная воля, он должен научиться говорить прошлому «Я так хотел».

Д.Ф. Помните, как Ницше любил спрашивать: «Поняли ли меня?» Как вы думаете, поняли ли Ницше?

В.М. Трудный вопрос. Фуко говорил, что есть разное понимание ницшеанства и что и моё его понимание нельзя считать самым правильным. Ницше – дитя будущего, и только будущие сверхлюди будут способны понять Ницше в полной мере. Мы же способны только толковать и интерпретировать, что совершенно противно самой природе ницшеанства.

Метафизика и религии призваны отсечь нас от реального мира для того, чтобы мы могли договариваться. Механизм этого – интерпретация. Ницшеанство же это практика не интерпретации, а практика самой жизни, в которой переживается собственное единство с миром. Это задача будущих поколений, и потому Ницше – это еще не испитая чаша. А пробуя испить её уже сегодня до дна, мы рискуем просто захлебнуться.

Д.Ф. Или сойти с ума. Вы заканчиваете свою работу главой с сильным названием «Быть Ницше». Батай писал, что он «такой как он». Фуко сказал, что он «просто ницшеанец». Очень многие говорят о том, что они сами такие, как Ницше, что они чувствуют Ницше как самого себя. Все вроде стремятся быть самими собой, а тут вдруг такие отождествления, вплоть до «быть Ницше». Что это значит?

В.М. Кстати, я планирую перевести и издать известную книгу Батая «О Ницше».

У всех, кто занимается Ницше, есть одна грандиозная проблема, сформулированная словами Заратустры, обращающегося к своим ученикам: «Когда вы покинете меня, тогда вы обретете меня». Мы пока еще проживаем себя в ницшеанстве. И наша, в том числе и моя, предельная задача заключается в его преодолении, и я пишу о нем по этой самой причине, из-за желания избавиться от него, от его рессентимента.

Д.Ф. И для этого сначала надо «стать Ницше»?

В.М. Надо добиться того, чтобы Ницше перестал быть значимым, чтобы он стал безразличным. Надо перепрыгнуть в другую ментальную, пост-ницшеанскую, сверхчеловеческую парадигму. Но перед этим «побыть Ницше» обязательно нужно. Без этой жизненной практики нам не обойтись.

Превзойти Ницше – это вырваться в сверхчеловеческое пространство, стать подобным богу. Ницше всю жизнь тягался с Христом, завидовал ему и хотел его превзойти. Он задавался вопросом: если я не бог, то зачем тогда я? Поэтому ницшеанство есть преодоление христианства. «Быть Ницше» - это своей жизненной практикой демонстрировать ницшеанские способы существования, когда с помощью воли к власти, вечного возвращения, сверхчеловека заявляются новые, «завтрашние» основания человеческого бытия, отличные от прежнего существования «ветхого» человека.

Д.Ф. Идти по мосту?

В.М. Или этот мост перепрыгнуть J.

У меня есть только одно сомнение: способен ли человек сделать это в одиночку, способен ли отдельный индивид «стать Ницше»? Мне кажется, что тут нужен коллективный опыт и рывок. И здесь я вижу в качестве большой теоретической задачи – соединение Ницше и Маркса. У Маркса, у Ницше и у Фрейда есть одна и та же категория. Маркс называет это отчуждением, Ницше – рессентиментом, Фрейд – неврозом. Для меня задачей современной социальной науки является интеграция этих трех понятий, отражающих разные сферы нашей несвободы и убогости: экономики, культуры и психики. Интеграция этих проблем в целостную научную теорию позволило бы эффективнее их решать.

Д.Ф. Мне кажется, что Ницше не столько  интегрированнее, сколько глубже ставит эти проблемы. Если Маркс хотел освобождения и власти для пролетариата, Фрейд хотел излечить и вернуть силу больным, то Ницше говорит об общей ситуации вырождения именно высшего человека, призывая его БЫТЬ здоровым, сильным и властным.

В.М. Да. «Быть Ницше» - это повседневно жить на полную катушку, переживать каждый момент жизни с предельной интенсивностью, получать удовольствие от собственной дороги становления, жить в радости и сачстье. Ницше испытал это, когда уже в безумии часами играл на рояле. Когда Овербек вёз его из Турина в Базель, Ницше в поезде постоянно пел. Это ведь и было ощущение тотальной радости, полное исключение отрицательных эмоций: тревоги, тоски, сожаления, раскаяния, грусти, печали. Оно же есть ощущение собственного могущества.

У Ницше есть гениальное определение трагедии: «Герой – весел. Вот что до сих пор ускользает от авторов трагедий». В книге о Че Геваре, которая только что вышла в нашем издательстве «Культурная революция» я пишу, что Че был как раз таким ницшеанским героем, - он шел дорогой трагедии с радостным стоицизмом. Ужасы и кошмары этой жизни не могут быть поводами к стонам, стенаниям, страху и мучительным переживаниям. Это лишь другой повод  для радости. Вот что значит «быть Ницше».

Д.Ф. Так вы считаете себя ницшеанцем?

В.М. Не совсем, потому что я полон рессентимента J. Быть ницшеанцем – это преодолевать Ницше, освободиться от рессентимента, и быть в состоянии перманентной радости. Я много раз достигал этого состояния, но удержаться надолго мне пока не удается… Рессентимент не отпускает, с ним жалко расставаться, потому что он тоже позволяет переживать очень сложные чувства.

Д.Ф. Я полностью согласен с Вами в том, что освободиться от Ницше - это освободиться от того остаточного рессентимента, который в нем всё еще  присутствует. Это стать наконец-то полноправным господином для себя и, возможно, для других. Шагнуть за Ницше – это перестать разглагольствовать о «задачах», и наконец-то стать властелином и вершителем собственного мира, стать тем, кто способен приказать великое прежде всего самому себе. Освобождаться стоит от того незрелого и маленького Ницше, которого и он сам и мы очень хорошо знаем, при этом оставляя в себе того большого и зрелого Ницше, который обращается к нам из лучших мест своих поистине выдающихся текстов.

Мы с вами многое у Ницше понимаем близко. Я тоже отношусь к тем редким людям, кто считает, что внутреннее проживание ницшеанских концепций способно осуществить духовную революцию в человеческом существе.

В.М. Ницшеанство – это элитная духовная практика. И всё же Ницше есть нечто, что нужно преодолеть. И когда я пишу о Ницше, мне удается стать тем пост-ницшеанцем, которого подхватывает некий духовный ветер, несущий к вершинам духа.

Д.Ф. Это движение вырывается и передается из самих текстов Ницше. Он смог в своих текстах преодолеть и превзойти самого себя, он смог в своих текстах зафиксировать достижения своего духа. Читая его, размышляя  вместе с ним, мы просто приобщаемся к этому сильному духовному потоку.

Да, делая акцент на Ницше-человеке, нельзя не упереться в его личный рессентимент. Делая же акцент на Ницше-авторе, мы попадаем в пространство его высвобождаемого, выздоравливаемого, могучего духа. И если духовное достижение понимать как более сильное состояние психики, ставшее преобладающим в повседневности, то даже временное приобщение к высшим её образцам не может не задавать верного направления духовного развития человека. «Не сила, а продолжительность высших состояний создает высших людей». По-моему, чтение Ницше само по себе есть духовная практика приобщения к высшему духу, когда человек непосредственно воспринимает психическое состояние Ницше во время письма.

В.М. Да, когда я читаю Ницше, я хочу танцевать. Вы правы, говоря, что во время чтения Ницше рессентимент преодолевается, и мы становимся чище, сильнее и выше.

Д.Ф. А разве нужно писать для чего-то другого? Разве не в этом состоит смысл писательства как такового? И разве не должны быть оправданы в своем существовании только такие тексты?

В.М.  Да. Лу Саломе назвала книги Ницше религией для героев.    

Д.Ф. А как вы себя чувствуете после прочтения постмодернистских текстов? J

В.М. Читая Фуко и Делеза, я получаю заряд энергии не меньший чем от Ницше J

Д.Ф. А что за люди собрались в издании под названием «Почему мы не ницшеанцы»?

В.М. Весьма известные. Я знаком с Люком Ферри, который был министром образования в правительстве Франции и под редакцией которого вышла эта книжка. В ней представлены крупнейшие современные либеральные философы Франции и эта книжка – реакция на 1968 г. во Франции, реакция на Фуко, Дерриду и Желёза. И надо понимать, что все её авторы хотят состояться как философы в борьбе против серьезного врага, против Ницше. Это вообще лучший способ стать философом – найти себе серьезного врага (сам Ницше выбрал себе во враги Сократа и Иисуса). Все они напуганы тем, что Ницше – это грандиозная подрывная сила, заложенная под то общество, в котором им очень комфортно живется.  Вы же знаете, как Ницше называл наше буржуазное время: «самая вульгарная из всех эпох». Человек здесь порабощен технологиями, которые постоянно порождают желания и потребности, которые его еще больше порабощают. Человек тут раб своего  материального потребительства.

Д.Ф. Да, Ницше очень подрывной автор. В вашем тексте тоже присутствует это  ощущение неустойчивости современного мира, предчувствие его катастрофы. Иногда я задумываюсь: а не являются ли такие настроения тоже всего лишь частью глубоко рессентиментной психики, не являются ли чувствительность, проницательность, негативная предсказательность её неотъемлемыми чертами? Что скажите?

В.М. Я уже говорил, что мы не можем быть свободны от рессентимета, потому что он везде вокруг нас, и мы вовлечены в его всепроникающие психические процессы. Но ницшеанская философия может служить тем трамплином, которая выведет нас в новые сферы бытия. Пока же она пребывает в глубоком подполье и может быть востребована только в ситуации серьезного социального катаклизма. Я думаю, что то благостное мирное время, которое вот уже 60 лет тянется со времени окончания Второй мировой войны, себя исчерпывает. Мы подходим к некоторому рубежу, у которого накладываются друг на друга несколько отрицательных, чудовищных факторов: тяжелая экологическая ситуация, энергетический кризис, технологическая, пост-индустриальная революция, кризис морали, выражающийся в разливающейся по обществам тревоге. Взятые все вместе, лет через 10-15 они могут дать такой эффект и такое потрясение, по сравнению с которыми Вторая мировая война покажется карликовой.

Д.Ф. Так что это будет? Война? Революция?

В.М.  Что касается формы предстоящей метаморфозы, то я не знаю ничего кроме войны и революции. Возможно всё начнется с некоей глобальной катастрофы (коллапс финансовых рынков, техногенная цунами или др.), которая приведет к сбою всех систем жизнеобеспечения общества, и кончится либо тоталитаризмом, сворачиванием свобод, либо нашей попыткой внутреннее перестроиться. Хочется надеяться на последнее.

Д.Ф. Зная население нашей страны, я совсем не разделяю вашей надежды J.

В.М. Россия сейчас утратила свою главенствующую роль. Она сейчас – периферия мира.  Но когда возникнет какая-то глобально-радикальная кризисная ситуация, Россия тоже будет в неё втянута. Ницше предсказывал непростое будущее двум следующим столетиям. Одно ужасное столетие мы уже прошли, и впереди нас ждет другое. В этом будущем философия Ницше, безусловно, займет важное место. Ницше провозгласил конец метафизическо-религиозной словами «Бог умер», и свет этой потухшей звезды (концепции бога) скоро совсем прекратит доходить до нас.

Д.Ф. Интересно, что именно в России слова о смерти бога воплотились в самой полной мере, ибо бог умер здесь скорее насильственной смертью.

В.М. В Европе смерть бога не менее очевидна. Если бы нацисты продержались у власти чуть дольше, то от германской церкви не осталось бы и камня на камне.

Д.Ф. Давайте еще поговорим о том, что вы называете черным ницшеанством. Ницше один из немногих философов, кто пытается осознать темную сторону существа человека и, более того, помещает её в самый его центр. Человек вечно убегает от этого своего темного центра, от присущего себе насилия, от осознания своего небытия.

Радикализация идей Ницше в этом направлении совершенно по-особому их окрашивает. Сверхчеловек предстает в этом черном свете не лучезарным богочеловеком, а амбивалентным демиургом, способным транслировать из себя мощнейшую энергию небытия и насилия.

В.М. Да, это нацистская версия сверхчеловека, и она, конечно, не совпадает с мнением самого Ницше. Однако, воспевая силу и жестокость, Ницше знал, что это весьма действенный и простой способ избавиться от рессентимента.

Д.Ф. Дионис говорит Ницше: «Я люблю человека и часто думаю о том, как бы мне еще улучшить его и сделать сильнее, злее и глубже». «Сильнее, злее и глубже?» - спросил Ницше с ужасом. «Да, - сказал он еще раз, - сильнее, злее и глубже; а также прекраснее» - и тут бог-искуситель улыбнулся своей халкионической улыбкой, точно он изрек что-то очаровательно учтивое. Здесь отождествляется сила, глубина и зло, а также …красота.

В.М. Человек – это система запретов. И эта сдерживаемая энергия оборачивается внутрь, против нас, как агрессия против самих себя. Освобождаясь от табу, мы выпускаем на волю страшную силу, и я, вслед за Ницше, полагаю, что она может быть направлена в позитивное русло.

Д.Ф. Превратить своих демонов в прекрасных певуний?

В.М. Именно так. По Ницше все люди были изначально мощными и сильными, лишенными всех наших современных внутренних переживаний, делающих нас убогими.  Это Сократ и Христос извратили наш внутренний мир.

Д.Ф. Но прав ли Ницше в своих догадках о том, что в центре, в основании человека лежит его способность к силе, к насилию, что это источник мощи, власти, всего глубокого и прекрасного в нем?

Ведь, посмотрите, действительно, обращение к своему инстинкту смерти является очень действенным и простым механизмом обретения силы и преодоления всех эманаций инстинкта самосохранения, делающего нас слабыми.

Инстинкт смерти - это неисчерпаемая внутренняя сила, которая всегда с нами. Осталось только сбросить с себя систему запретов, отчуждающую нас от этого нашего мощнейшего основания, увидеть его, осознать и открыто на него опереться, не впадая при этом в фашизмы, уголовщину и прочие истерические его проявления. Не бегать от своего зла и не прятать его под культурным покровом, а именно осознанно и открыто на него опереться. Ведь не случайно в самурайских кодексах главное наставление звучит так: «ежедневно и постоянно думай о смерти».

В.М. Дмитрий, мы живем в обществе. Если вы открыто займете позицию зла и силы, вам будет очень тяжело, и даже невозможно жить. Вас будут чураться как злодея или чудака, с вами не будут иметь дела. Зло – это непринесение себя в жертву другому, это подчинение другого своим интересам.

Д.Ф. Понять не превратно эту черную сторону ницшеанства, действительно, трудно. Да, она заключается именно в установлении господства одних психических начал над другими, а, в конце концов, одних людей над другими. Я называю это естественной иерархичностью бытия. И в этой естественной иерархичности зло и насилие присутствуют  как незримые основания и потенция, а не как перманентная физическая практика.     

Господин не тот, кто свободен от рессентимента (хотя это и важно), а тот, кто положил смерть и ничто в качестве основания своей жизни, кто находится в позиции воина, способного умереть в любой момент, а также прекратить, отправить в небытие любую реальность, стоящую на его пути. Этот пугающий термин «небытие», которым пронизана вся немецкая философия, есть отражение глубочайшей человеческой сути, которую он способен транслировать в мир. Здесь, в «небытии», сокрыта квинтэссенция всякой силы, как универсальной способности прекращать или изменять любую реальность. Человек, владеющий этим своим основанием, своим собственным небытием, своей смертью, и есть состоявшийся господин. Именно на этом «злом» основании зиждется всё следующее за ним творчество и созидание благородных, как актуализация их естественной воли к власти. Воля, как магический переход между небытием и бытием, есть единственная субстанция, способная отрицать всё, оставаясь при этом собой. Я думаю, что только на  этой способности к отрицанию, способности к небытию возможно выстраивание любой положительной динамики и любого настоящего бытия; что бытие, не имеющее такого «злого» основания всегда зыбко и иллюзорно.     

Да, сейчас именно воля, сила называется злом, но в «Генеалогии морали» Ницше прекрасно показал не только как фабриковались современные идеалы, но и как слова меняли свой смысл на прямо противоположный. Сегодняшнее зло есть то, что ранее понималось как добро. Но эти лингвистические мутации не имеют никакого значения, поскольку «для благородного всегда хорошо лишь то, что ему соответствует».

В.М. Рессентимент – это боязнь за себя, предельная озабоченность собой, неспособность по-настоящему сопротивляться чужому воздействию. Мы боимся сделать кому-то больно, причинить кому-то вред, мы ждем за это некоего наказания, некоего умаления нашего «Я». И поэтому готовность к небытию, конечно, определяет уровень силы. Я назвал бы эту готовность еще и готовностью к снятию озабоченности собой.

У Гегеля эти очевидные вещи изложены в диалектике раба и господина. Но как будет уживаться с другими людьми человек, постоянно готовый к смерти и способный порождать небытие?

Д.Ф. Ему не нужно уживаться. Он находится в естественном состоянии господина, которому остается просто формировать вокруг себя людей и пространство в соответствии со своей волей. Если ему это не удается, значит, он погибает, растворяется в небытии. В любом случае он остается самим собой.

Поле осознания смерти проводит четкую границу между людьми, делая сильных сильнее, а слабых слабее. Столкновение сознания со смертью, как с предельной внутренней катастрофой собственного отсутствия, имеет самые решительные последствия.

Судя по историческим примерам, возникновение новой власти, установление господства новых династий, каст, партий, всегда сопровождалось коллективным духовным опытом группы мужчин, которые вопреки и благодаря своему небытию брали ВСЁ  в свои руки и утверждали свою волю в качестве основополагающего, государственного мифа. Это опыт кастовой организации, основанной на общности духовной инициации, обреченной победить или умереть. Это сильные люди, в одно историческое время сформировавшиеся, об одном и том же думавшие, одними чаяниями дышавшие,  в одной и той же реальной или духовной темнице отсидевшие. Кочевники, викинги, рыцари, нацисты, большевики, - всюду эти презревшие смерть и организованные носители своей собственной идеи. Они ведь все так и умирали, в конце концов, со словами своей идеи на устах и в сердце.

В.М. Да, для появления такой когорты мужчин нужны определенные социальные и духовные условия. Человек – существо социальное, коллективистское. Я вижу большую проблему в сожительстве одиноких, богоподобных сверхчеловеков с остальными людьми. И поэтому тоже думаю, что такой опыт должен быть скорее коллективным, когда много сильных личностей окажутся одновременно на пороге бездны.

В то же время для массового человека такая метаморфоза не только невозможна, но и вредоносна. Освобожденный раб остается рабом, - это самая беспощадная стрела, выпущенная Ницше в сердце современного человечества. И хотя мы позволяем себе делить собак на породистых и нет, мы не позволяем себе делить таким образом людей. А Ницше, ницшеанство этого просто требует, вступая с христианскими или коммунистическими убеждениями в жесткую борьбу. И главным критерием этого разделения людей на породы будет как раз то, о чем вы сейчас говорили, - стояние перед бездной, те психические и  духовные последствия, которые порождаются в столкновении с собственным небытием. Для человека с могучей волей «быть или не быть» - одинаково.

Д.Ф. Да, это объективная граница, называя вещи ницшевскими именами, между рабами и господами. Строго научные работы о природе и структуре этих двух основных человеческих психотипов, опирающиеся на этот и другие объективные критерии, уже появляются. Однако надо понимать, что современная идеологическая парадигма гуманизма, которая парализовала всю современную философскую и психологическую мысль, никогда не признает таких, хотя бы и строго научных, критериев и описаний отличий одного типа от другого. Такие «открытия», такие скандалы сегодня никому не нужны. Да и на самом деле они ни к чему. Я убежден, что каждый глубокий человек имеет необходимые внутренние антенны для пеленгации как чужого, так и собственного типа и потенциала воли к власти.   

Скажите, а книга Ницше «Воля к власти» действительно выдвигалась на Нобелевскую премию? J

В.М. Да, причем это осуществлялось трижды всякими профессорами в 20-е годы прошлого столетия.

Д.Ф. А что вам известно об идее строительства Храма Ницше известным нацистским архитектором Шпеером?

В.М. Немцы хотели построить его в Швейцарии, в Сильс-Марии. Это была идея Элизабет Ницше (вообще её работа по собиранию, сохранению и продвижению Архива своего брата, конечно, заслуживает особой благодарности). Однако швейцарцы сделали вид, что не хотят быть так осчастливлены. А потом закончился третий рейх, а с ним умерла и эта идея.

Д.Ф. Как развиваются ваши начинания по созданию Российского общества Ницше? Еще не оставили этой идеи?

В.М. Я думаю, что это надо продолжать делать. Надо работать, объединяться, проводить конференции, посвященные Ницше. Надо вырываться из нашей провинциальности.

 

 

См. также: Памяти Владимира Миронова

Страницы: 1 2