Мне не известно имя философа, чей интеллект сочинил эти строки, но с тех пор, как я в последний раз видел Аврора де Нанта, в прошлом профессора психологии Тулонского университета, они никак не выходят у меня из головы. Когда в 1924 году я остановился на его курсе психопатологии, меня мучила одна мысль: чем бы заполнить окно в расписании занятий на вторник и четверг.
В ту пору я был веселым беспутным малым по имени Джек Андерс, двадцати двух лет от роду, и такая причина казалась мне вполне нормальной. Во всяком случае, я убежден, что темные волосы и милое личико Ивонны де Нант не имели к моему выбору абсолютно никакого отношения. Хотя, надо признаться, она была красивой, стройной девушкой, и было ей тогда всего шестнадцать лет.
Старик де Нант любил меня. Бог его знает за что: как студент я ничем не выделялся из общей массы. Может быть, за то, что никогда не подшучивал над его именем, и он знал это. Видите ли, его имя в переводе означает «Восход Пустоты». Можете себе представить, что вытворяли с ним студенты. «Восходящий Нуль» и «Дырявое Утро» две наименее безобидные клички, которыми они его наградили.
Это было в 1924 году. А через пять лет я уже делал бизнес на продаже акций и жил в Нью-Йорке, а профессор де Нант к тому времени подал в отставку. Он сам позвонил мне, чтобы сообщить эту новость, как-то незаметно я отошел от прошлых студенческих забот и растерял все связи.
Профессор был бережлив. Работая в университете, он скопил кругленькую сумму, а уволившись, переехал в Нью-Йорк. Там я и встретился вновь с Ивонной, превратившейся в настоящую смуглую красавицу копню терракотовой статуэтки из захоронений близ древнегреческого города Танагры. Дела мои шли как нельзя лучше, и я уже откладывал деньги к тому дню, когда мы с Ивонной…
По крайней мере, такова была ситуация в августе 1929 года. А уже в октябре я был гол как сокол, в отличие от старика де Нанта, у которого оставалось еще кое-что, чем прикрыть свою бренную плоть. Я был молод и мог позволить себе посмеиваться над превратностями судьбы. Он был стар и потому впал в отчаяние. По правде говоря, когда мы начинали размышлять о будущем, нам с Ивонной становилось не до смеха, но, в отличие от профессора, мы не сокрушались так сильно.
Я помню тот вечер, когда он впервые завел разговор о нулевом кольце. За окном сгустились сумерки, шумел дождь и дул сильный ветер. Смягченный абажуром свет настольной лампы едва освещал комнату, и когда профессор начинал говорить, его шевелящаяся борода походила на клок седого тумана. В последнее время мы с Ивонной часто проводили вечера у нее дома. Развлечения стоили денег, к тому же я чувствовал, что она одобрительно относится к нашим беседам со стариком. И что немаловажно, он рано ложился спать.
Ивонна сидела на тахте рядом с отцом, как вдруг он ткнул в мою сторону пальцем с набухшими суставами и отрывисто произнес:
Счастья без денег не бывает!
Я даже вздрогнул от неожиданности.
Пожалуй, вы правы, согласился я.
Его выцветшие голубые глаза блеснули в полумраке.
Нам надо вернуть наши деньги! проскрипел его голос.
Но как?
Я знаю как. Да, уж я-то знаю как. Его губы слегка скривились в усмешке. Они считают меня сумасшедшим. Ты тоже считаешь меня сумасшедшим. Даже Ивонна так считает.
В ответ девушка с нежным упреком сказала:
Отец!
Но я не сумасшедший, снова заговорил он. Ты, Ивонна и те дураки, что попусту занимают места в университете, вы может быть! Но только не я.
Даже если ситуация в ближайшем будущем не изменится к лучшему, у меня, пожалуй, есть шансы продержаться еще некоторое время, заметил я, как бы размышляя вслух. Подобные вспышки случались уже не раз, и я успел к ним привыкнуть.
Она изменится к лучшему для нас! тихо сказал он. Деньги! Ради денег мы пойдем на что угодно, верно, Андерс?
Пойдем. Но только честным путем, без обмана.
А как же! Взять, к примеру, время. Ведь это чистое надувательство то, что время отбирает у человека все и обращает в пыль. Он пристально посмотрел на меня, я поежился.
Попробую объяснить, как мы сможем одурачить время.
Одурачить…
Конечно. Послушай, с тобой случалось так, что, находясь в каком-нибудь совершенно незнакомом месте, у тебя вдруг возникало ощущение, что ты здесь когда-то уже был? Или, совершая ошибку, ловил себя на мысли, что где-то когда-то ты уже делал ее, хотя точно знаешь, что ничего такого с тобой раньше не было?
Конечно. Такое с каждым бывает. Бергсон называет это явление «память о настоящем».
Бергсон идиот! Голая философия без капли науки! Слушай внимательно. Он наклонился вперед: Ты что-нибудь слышал о законе вероятности?
Я рассмеялся:
Мой бизнес это акции и капитал. Я просто обязан его знать.
Ах, вот как, сказал де Нант. Но ты знаешь не все. Представь себе, что перед тобой бочонок с миллионом триллионов белых песчинок и одной черной. Ты достаешь песчинки каждый раз по одной, смотришь на них и бросаешь обратно в бочонок. Какова вероятность того, что тебе попадется черная песчинка?
Один к миллиону триллионов при каждой попытке.
А если ты достанешь сразу половину миллиона триллионов песчинок?
Тогда шансы равны.
Именно! воскликнул он. Другими словами, если ты будешь доставать из бочонка песчинки достаточно долго, даже если при этом будешь бросать их обратно в бочонок, то рано или поздно тебе попадется черная; это лишь вопрос времени.
Все правильно, согласился я.
Он слегка улыбнулся.
Теперь предположим, что в твоем распоряжении Вечность.
?
Неужели не понятно, Джек? При неограниченном времени закон вероятности срабатывает безотказно. Рано или поздно случаются все возможные комбинации событий и условий. И потому я утверждаю, что в Вечности случается все, что может случиться! Его выцветшие глаза слабо сверкнули в полумраке комнаты.
Голова у меня пошла кругом.
Кажется, вы правы, тихо сказал я.
Прав? Ну, разумеется, я прав! Математика не лжет! Сейчас тебе ясно, что из этого следует?
Ну… что рано или поздно все должно случиться.
Ба! Теперь: ты знаешь, что будущее бесконечно, ибо невозможно, представить себе, что однажды наступит конец времени. Но Фламмарион незадолго до смерти указал, что прошлое также бесконечно. И поскольку в Вечности обязательно случается все, что только может случиться, из сказанного следует, что все это уже должно было когда-нибудь случиться!
Я даже рот раскрыл от удивления.
Постойте, постойте… Я что-то не пойму…
Но это же элементарно! прошипел он. Остается лишь вслед за Эйнштейном предположить, что искривлено не только пространство, но и время, и что по прошествии бесчисленного множества тысячелетий все повторяется, потому что должно повториться! Об этом говорит закон вероятности. Прошлое и будущее суть одно и то же, поскольку все, что должно случиться, однажды уже случилось. Как ты не можешь понять такого простого логического рассуждения?
Ну отчего же… да. Но что это нам даст?
Деньги, деньги!
Что?
Слушай и не перебивай. Если учесть, что в прошлом, то есть до настоящего момента, должны были произойти все возможные комбинации атомов и обстоятельств, то, он выдержал эффектную паузу, затем внезапно ткнул в меня своим костлявым пальцем, ты, Джек Андерс, представляешь собой одну из возможных комбинаций атомов и обстоятельств. Возможную, ибо в данный момент ты существуешь!
Вы хотите сказать, что когда-то я уже существовал?
А ты способный малый! Да, когда-то ты уже появлялся на свет и появишься еще не раз.
Переселение! я помотал головой. Это ненаучно.
Он нахмурился, словно собираясь с мыслями:
Поэта Роберта Бернса похоронили под яблоней. Когда, спустя годы после его смерти, наконец решили, что его останки должны покоиться в Вестминстерском аббатстве, ты знаешь, что нашли на месте захоронения? Знаешь?
Мне очень жаль, но я не знаю.
Там нашли корень! Корень с шишкой вместо головы, с отростками вместо рук и ног и с маленькими корешками вместо пальцев. Яблоня съела Бобби Бернса, а кто съел ее яблоки?
Кто… что?
Вот-вот! Кто и что! Материя, бывшая некогда Бернсом, оказалась внутри детей и крестьян-шотландцев, внутри гусениц, пожравших листья дерева и ставших затем бабочками, которых в свою очередь съели птицы; наконец, частью самого дерева. Куда же подевался Бобби Бернс? И если это не трансмиграция, то что же это?
Но здесь совсем другое дело. Возможно, его тело и продолжает жить, но тысячью различных способов.
Ага! А если когда-нибудь в будущем, спустя целую вечность, по закону вероятности образуется новая туманность, а из нее при охлаждении образуется новое Солнце и новая Земля, разве не существует шанс, что все эти распыленные атомы однажды вновь не воссоединятся и тогда на свете появится другой Роберт Бернс?
Да, но какой шанс! Миллион триллионов к одному!
Не забывай, что речь идет о Вечности, Джек! На протяжении Вечности даже один-единственный шанс из всех этих триллионов должен когда-нибудь реализоваться должен!
Я был сражен. Я растерянно посмотрел на милые бледные черты Ивонны, затем перевел взгляд на горящие глаза Аврора де Нанта и глубоко вздохнул.
Ваша взяла. Но что толку? У нас по-прежнему 1929 год, и на рынке ценных бумаг наши акции попрежнему стоят не дороже оберточной бумаги.
Да пойми же наконец! простонал он. Твое самое первое воспоминание, ощущение того, что когда-то ты уже делал нечто подобное это и есть воспоминание из бесконечно далекого будущего. Только бы… только бы оно было достаточно отчетливым. Но я знаю, как этого добиться. Он вдруг повысил голос до пронзительного крика: Да, знаю!
Безумные глаза профессора загорелись дьявольским огнем. В такие минуты со стариком лучше было не спорить, и я решил немного ему поддакнуть:
То есть как восстановить в памяти наши прежние воплощения и как вспомнить будущее?
Именно! Перевоплощение! Он дико захрипел. Re-in-carnatione, что в переводе с латинского «цвета алой гвоздики». Только это была не гвоздика, а яблоня. Гвоздика на латинском Danthus carophyllus, и это доказывает, что готтентоты на могилах своих предков сажали именно гвоздики, откуда и пошло выражение «пресечь в корне». А если бы гвоздики росли на яблонях…
Отец! резко оборвала его Ивонна. Ты устал. Голос ее смягчился: Успокойся. Тебе лучше заснуть.
Да, сразу согласился он. Заснуть на ложе из алых гвоздик.
Память о прошлом
Через несколько вечеров Аврор де Нант вернулся к нашему разговору. Он прекрасно помнил, на каком месте оставил нас вдвоем с Ивонной.
Итак, где-то в дебрях этого навеки ушедшего прошлого, совершенно неожиданно начал он, запрятан год тысяча девятьсот двадцать девятый, и жили в то время два дурака по имени Андерс и де Нант, которые на свои деньги накупили бумаги, словно в насмешку названные кем-то ценными. Но тут случилась биржевая паника, и их денежки испарились. Он искоса посмотрел на меня, словно ожидая чего-то.
И было бы очень неплохо, если б им удалось вспомнить, что произошло за период, ну, скажем, с декабря тысяча девятьсот двадцать девятого года по июнь следующего, тысяча девятьсот тридцатого. В его голосе вдруг послышалась твердость: Тогда они смогли бы вернуть свои деньги!
Только вряд ли это возможно, засомневался я.
Возможно! порохом взорвался он. Возможно!
Но как?
Понизив голос, заговорщическим тоном он едва слышно произнес:
Гипнотизм! Джек, ты, помнится, проходил у меня курс патологической психологии, ведь так?
При чем здесь гипнотизм! возразил я. Все психиатры пользуются гипнозом в процессе лечения, и пока что никто не вспоминал о своих прежних воплощениях или о чем-нибудь в этом роде.
Ну разумеется. Потому что они дураки твои доктора и психиатры. Помнишь, ты учил, что есть три стадии гипнотического состояния?
Сомнамбулизм, летаргия и каталепсия.
Правильно. В первом случае субъект может разговаривать и отвечать на. вопросы, во втором случае он погружен в глубокий сон. В последнем, при каталепсии, тело субъекта коченеет, становится несгибаемым, и тогда его, как дерево, можно класть между двух стульев, сесть на него в общем, проделать всю эту чепуху.
Я помню. И что из того?
Он мрачно усмехнулся:
На первой стадии субъект может вспомнить все, что с ним произошло на протяжении всей жизни. Над сомнением доминирует подсознание, а оно никогда ничего не забывает. Правильно?
Так нас учили.
Не отрывая пристального взгляда, он чуть наклонился вперед:
На второй стадии, при летаргии, согласно моей теории он может вспомнить все, что случилось с ним во время других воплощений. Он вспоминает свое будущее!
Ого! Тогда почему этим никто не занимается?
Вспоминать можно только во время сна. Когда просыпаешься, все забываешь вот почему. Но я убежден, что после соответствующей тренировки можно преодолеть и это.
И вы намерены проверить свою теорию на деле?
Не я. Я слишком слабо разбираюсь в финансах и не смогу должным образом рассказать о своих воспоминаниях.
А кто сможет?
Ты! Он, как ножом, ткнул меня своим длинным указательным пальцем.
Мне даже дурно стало.
Я? Ну нет! Ни за что!
Ну, Джек, ворчливо загнусавил он, ты же проходил на моем курсе теорию гипноза. Неужели ты не понимаешь, что это совершенно безопасно? Ты-то должен знать, что дилетантская болтовня о подчинении одного разума другому сущая чепуха. Ты ведь знаешь, что решающую роль здесь играет самогипноз и невозможно загипнотизировать человека против его воли. Чего ты боишься?
Я… в общем… Я не знал, что ответить. Я не боюсь, просто мне это все не нравится.
Ты боишься!
Да нет же!
Боишься! Старик разволновался не на шутку. В этот момент в коридоре послышались шаги Ивонны. Его глаза недобро сверкнули, в их выражении промелькнула тень коварства. Я не люблю трусов, зловеще прошептал он. И добавил чуть громче: Ивонна, кстати, тоже!
Девушка вошла и, увидев состояние профессора, мигом оценила обстановку.
Отец! Она нахмурилась: Разве можно принимать так близко к сердцу разговоры о каких-то теориях?
Теориях? взвился он. О, да! У меня есть теория, что когда идешь по тротуару, то на самом деле стоишь на месте, а тротуар движется в обратном направлении. Или нет. Ведь если два человека пойдут навстречу друг другу, его, пожалуй, разорвет посередине… или, может быть, дорога имеет эластичную основу? Ну, конечно, эластичную! Вот почему последняя миля всегда самая длинная! Она просто растянута больше других!
Ивонна увела его в постель.
В общем, он меня уговорил. Не знаю, что тут сыграло решающую роль: моя ли природная доверчивость или темные бездонные глаза Ивонны. Старик потратил еще целый вечер на споры со мной, пытаясь убедить в правоте своей гипотезы, но, думаю, решающим доводом послужила его скрытая угроза запретить Ивонне встречаться со мной. Она не посмела бы его ослушаться, даже если бы его отказ разбил ее сердце. Видите ли, эта девушка родилась в Новом Орлеане, и в ее жилах текла кровь креолов.
Тренировочный курс доставил мне массу неприятностей, и я бы не хотел задерживаться на подробностях. Необходимо было развить навыки по овладению самогипнозом, и, как при любом обучении, они приобретались довольно медленно. В отличие от бытующего мнения, у людей с низким интеллектом и слабоумных развить их невозможно. Самогипноз требует глубокой сосредоточенности, ключом к успеху здесь является умение концентрировать внимание (о гипнотизере я пока вообще не говорю).
Речь идет о субъекте воздействия. Гипнотизеру делать с ним абсолютно нечего, разве что дать необходимую установку «спать… спать… спать». И то не обязательно, если как следует разобраться в методике этого фокуса.
Я усваивал эту науку почти каждый вечер в течение получаса и более. Признаюсь, то было весьма утомительное занятие, и не однажды, дойдя до полного отупения, я клялся не участвовать больше в этом фарсе. Но каждый вечер, убив очередные полчаса на то, чтобы ублажить де Нанта, я видел Ивонну и раздражение бесследно исчезало. Мне кажется, старик нарочно оставлял нас после занятий наедине, вознаграждая меня таким образом за тяжкий труд, и держу пари, что отпущенное нам время мы проводили гораздо интереснее, чем он.
Мало-помалу я стал делать успехи. Наконец, по прошествии трех недель самоистязаний, настал момент, когда я смог погрузить себя в состояние легкого сомнамбулизма. Я помню, как слабый блеск дешевого камня в кольце профессора де Нанта вдруг стал усиливаться, пока не залил все вокруг ослепительным светом, и как звучал в моих ушах его голос, невнятный, словно всплески речной волны в тихую погоду.
К концу ноября мы овладели второй стадией летаргии, а потом, не знаю почему, но во мне проснулся вдруг бешеный азарт. Дела я забросил. Мне стало невыносимо скучно видеть унылые лица клиентов, которым я вынужден был бесконечно объяснять, почему акции, купленные до кризиса, сейчас обесценились наполовину и более. Спустя некоторое время я стал заглядывать к профессору уже и днем, и мы, как пара сумасшедших, снова и снова повторяли наши бесконечные эксперименты.
Ивонна лишь отчасти была посвящена в наши безумные планы. На время опытов она всегда выходила из комнаты и потому лишь смутно догадывалась о конечной цели нашего предприятия, не говоря уже о способах ее достижения. Не думаю, чтобы она особо верила в успех, однако всячески поддерживала отца.
И вот однажды в первых числах декабря в моем мозгу возникли первые воспоминания. Поначалу они носили бесформенный, неясный характер: смутные ощущения, которые я никак не мог заключить в жесткие словесные рамки.. Я пытался описать их де Нанту, но безуспешно.
Видимо, таково твое восприятие окружности. Или нет, не совсем так, скорее ощущение спиральности… Черт, опять не то. Замкнутость пространства? Никак не могу вспомнить совсем вылетело из головы.
Он весь сиял.
Наконец-то! прошептал он борода торчком, в выцветших глазах яркий блеск. Началось!
Но что толку от таких воспоминаний?
Наберись терпения. Со временем они станут четче. Конечно, не все из того, что ты вспомнишь, нам пригодится. Воспоминания будут бессистемны и разбросаны во времени. В своих воплощениях за всю немыслимую бесконечность замкнутого в окружность времени ты не всегда сможешь остаться брокером Джеком Андерсом. Могут всплыть воспоминания из тех времен, когда ты как личность существовал лишь частично, то есть когда по воле закона вероятности появлялось существо, состоящее не только из тебя, но и еще из кого-нибудь. Среди бесконечных миров, которые возникают, развиваются и умирают на протяжении Вечности, возможно абсолютно все.
Но при этом где-то, когда-то, из тех же атомов, при тех же обстоятельствах должен появиться ты. Ты это та самая черная песчинка среди триллионов белых песчинок, а так как время бесконечно, тебя уже вытягивали, и не раз.
Значит, вы полагаете, прервал я его, что человек на Земле живет дважды? Вторичное воплощение, как в буддизме?
Он издевательски рассмеялся:
Возраст Земли один-три миллиарда лет. Что это значит по сравнению с Вечностью?
Ничего. Нуль.
Именно! И тот же нуль представляет собой вероятность повторного появления из тех же атомов того же человека за один планетарный цикл развития. Но я уже говорил, что триллионы или триллионы триллионов лет назад уже была другая Земля, другой Джек Андерс и, в его голосе послышались жалобные нотки, другой кризис, разоривший Джека Андерса и старика де Нанта. Именно этот фрагмент ты и обязан вспомнить.
Но что можно вспомнить, будучи в состоянии каталепсии?
А Бог его знает. Что-нибудь да вспомнишь.
И тут я не выдержал:
Но это же абсурд! Нонсенс! Бред сумасшедшего! А мы оба
два спятивших идиота! Но, как оказалось, я ошибся в выборе определений.
Сумасшедший? Спятивший? он уже визжал. Старик де Нант сумасшедший, так по-твоему? Дырявый Нуль спятил? Ты не веришь, что время движется по замкнутому кругу, не веришь, да? А ты хоть знаешь, что такое круг? Нет, конечно! Так слушай же!
Круг это математический символ нуля! Время это нуль, и время это круг! Я разработал теорию, по которой стрелки часов на самом деле вовсе не стрелки, а носы, потому что они находятся на лице часов и принюхиваются ко времени; а поскольку время это круг, они все время ходят по кругу, по кругу, по кругу…
В комнату неслышно скользнула Ивонна. Подойдя к отцу, она несколько раз мягко провела ладонями по его лбу в глубоких морщинах. Похоже, она все слышала.
Ночной кошмар или реальность?
Скажите, обратился я к де Нанту в один из вечеров после нашей ссоры. Если прошлое и будущее одно и то же, то выходит, что будущее точно так же невозможно изменить, как и прошлое. Тогда где гарантия, что его можно изменить и вернуть наши деньги?
Изменить? он фыркнул. С чего ты взял, что я хочу его изменить? А вдруг Джек Андерс и де Нант те, что по другую сторону Вечности, уже сделали это? Говорю тебе, его уже изменили.
Я сдался, и наша фирма возобновила свою абсурдную деятельность. Мои воспоминания, если это действительно были воспоминания, с каждым разом становились все отчетливее. В памяти стали всплывать факты, которые никак не укладывались в двадцать семь лет моего собственного прошлого; правда, де Нант утверждал, что это картины прошлого того, другого «я» с противоположного отрезка Вечности.
Я видел и другое: события, которые никогда раньше со мной не происходили, хотя, с другой стороны, я не был в том абсолютно уверен. Видите ли, они не имели в моей жизни серьезного значения и, возможно, просто стерлись из памяти. Сразу после пробуждения я добросовестно пересказывал все старику, хотя иногда это было довольно затруднительно словно с трудом подбираешь слова, описывая полузабытый сон.
Были и другие воспоминания: я видел события из чужой, причудливой жизни, которые вряд ли имели место в истории человечества. Эти были всегда размыты, а некоторые просто ужасны, и только легкая Дымка, полупрозрачным покрывалом наброшенная на картинку, спасала мои нервы от полного расстройства.
Помню, однажды я рассеянно смотрел на красный туман за небольшим окном. По ту сторону идеально прозрачного стекла проплывали совершенно невероятные лица, описать их не было никакой возможности я в жизни не встречал ничего подобного, ни малейшего сходства с человеком. В другой раз, одетый в звериную шкуру, я брел по холодной серой пустыне, и рядом со мной шла женщина, лишь отдаленно напоминавшая Ивонну.
Я звал ее Пиронива, и помнится, это имя означало «снежное сияние». В воздухе вокруг летало множество плесневых комочков, которые то и дело натыкались друг на друга и разлетались в разные стороны. А однажды мы ждали, укрытые огромным валуном, пока какое-то угрожающего вида животное, весьма мало напоминающее безобидный грибок, не протопает далеко вперед, направляясь к своей загадочной цели.
В одном из воспоминаний, очарованный, затаив дыхание, я всматривался в тихую заводь, в которой вместо воды медленно кружилась серебристая ртуть. На гладкой поверхности, словно отражения, резвились два крылатых существа. В них не было ничего человеческого, но они были удивительно прекрасны и переливались всеми цветами радуги.
Меня охватило странное чувство: как будто мы с Ивонной связаны с этими существами узами какогото родства, но я не мог вспомнить ни самих животных, ни времени, в котором они жили, ни природу окружающего ландшафта.
Старик Аврор де Нант внимательнейшим образом слушал меня, пока я с помощью жалких слов пытался пересказать увиденное.
Замечательно! воскликнул он. Картины бесконечно далекого будущего, подсмотренные из трижды более далекого прошлого. Они носят явно неземной характер, и это означает, что рано или поздно люди разорвут земные оковы и посетят иные миры. В один прекрасный день…
Если только все эти воспоминания не бред перегруженного мозга, навроде ночных кошмаров.
Вовсе нет! моментально вспылил он. Однако могут ими стать, ибо стоят нам слишком дорого. Я видел, как он пытался побороть волнение. Мы все еще не вернули наши деньги, и потому надо работать, если понадобится, работать годы, столетия до тех пор, пока не вытянем черную песчинку, ибо черный песок вернейший признак золотоносной руды… Он помолчал, затем, словно очнувшись от сна, спросил: О чем это я?
Итак, работа продолжалась. Вместе с фантастическими видениями приходили другие, почти на грани реальности. Наши занятия все больше смахивали на увлекательную игру. Я совершенно забросил бизнес, хотя потеря была невелика, и часами пропадал у профессора, охотясь под его руководством за нужными сновидениями.
В конце концов я стал проводить у него все дни с утра до вечера, то погружаясь в летаргический сон, то пересказывая старику, какие невероятные картины мне довелось во сне увидеть или, как он утверждал, вспомнить. Реальность потеряла для меня всякий интерес. Я пребывал в иллюзорном, фантастическом мире, и лишь пристальный взгляд темных печальных глаз Ивонны временами возвращал меня к действительности.
Я уже упоминал о том, что некоторые видения были довольно реалистичны. Так однажды я видел город, и какой город! Весь устремленный в небо и ослепительно белый. Но на красивых лицах людей лежала печать божественной мудрости, и потому они были задумчивы и печальны. В великолепном городе ощущалась атмосфера взаимной неприязни и порочности, свойственная всем большим городам. Я думаю, впервые она возникла в Вавилоне и исчезнет только вместе с мегаполисами.
Однако здешняя атмосфера имела одну особенность: в ней присутствовало нечто такое, что не поддается объяснению. Не знаю, как это лучше выразить словами, пожалуй, слово «декаданс» находится по значению ближе всего. Я стоял у подножия колоссального сооружения. Откуда-то доносился слабый шум работающих машин, но, несмотря ни на что, я знал, что город умирает.
Возможно, оттого, что стены зданий, смотрящие на север, местами обросли зеленым мхом. Возможно, оттого, что сквозь щели мраморного тротуара упрямо тянулись вверх лезвия молодой травы. А возможно, дело было в самих жителях-размеренной манере поведения и в грустном выражении их бледных лиц. Что-то подсказывало мне, что город обречен и передо мною вымирающая раса.
Когда я попытался пересказать воспоминание де Нанту, случилась странная вещь. Как всегда, я споткнулся на деталях: было на удивление трудно загонять эти видения из бездонных глубин Вечности в жесткие рамки слов. Они постоянно расплывались и все время норовили ускользнуть из памяти. Вот и на этот раз я забыл, название города.
Похоже на… я замялся, подыскивая нужное слово. Термис, а может быть, Термопил….
Термополис! нетерпеливо выкрикнул де Нант. Город Предела.
Я уставился на него, пораженный.
Точно! Но вы-то откуда знаете? Я был уверен, что во время сна не произнес ни слова.
В выцветших глазах старика загорелся хитрый огонек.
Знаю, тихо сказал он. Знаю.
И больше ничего.
Мне кажется, однажды я снова видел этот город. Я шел по выгоревшей безлесной равнине. Она ничем не напоминала ту холодную серую пустыню, где мы брели вдвоем с какой-то женщиной, скорее это был один из засушливых, бесплодных'регионов Земли. Над горизонтом на западе висел огромный неподвижный красный диск остывшего Солнца. Где-то в глубине сознания я понимал, что гигантские приливы вызвали постепенное замедление вращения Земли вокруг оси, пока она окончательно не остановилась, а день и ночь не прекратили свою бесконечную погоню друг за другом вокруг планеты. Холод обжигал легкие. Я и шестеро моих товарищей с трудом продвигались вперед, сбившись в тесную кучку, словно делясь друг с другом теплом своих полуобнаженных тел. Наши ноги были, как жерди, ребра торчали, у всех впалая грудь и огромные светящиеся глаза. И существо рядом со мной вновь было женщиной, имевшей едва уловимое сходство с Ивонной. Я также был не совсем Джек Андерс. однако какая-то часть моего теперешнего «я» сохранилась в варварском мозгу этого дикаря.
За холмом волновалось море маслянистой жидкости. Мы вскарабкались по склону к вершине и встали в круг. И вдруг я понял, что когда-то в бесконечно далеком прошлом на месте этой груды песка стоял большой город. Несколько уродливых каменных блоков, громоздясь друг на друга, увенчивали вершину холма, а поодаль одиноко возвышался фрагмент разрушенной стены высотой в четыре или пять человеческих ростов. Умирающее Солнце отбрасывало на изможденных людей свои слабые лучи. Вождь сделал какой-то знак, и в холодном воздухе раздался его мрачный голос. Это не был английский язык, но я понимал все до последнего слова:
Великие боги, что возложили камни на камни, мертвы. Но горе тому, кто не склонится к руинам их храма.
Я отчетливо воспринимал глубокий смысл происходящего: это было заклинание, магический ритуал, цель которого защитить нас от духов, затаившихся среди развалин, развалин того самого города, потроенного нашими предками за тысячи поколений до нас.
Проходя мимо стены, я на мгновение обернулся и успел заметить, как за угол метнулось нечто черное, отдаленно напоминающее резиновый коврик у входной двери. Я придвинулся ближе к женщине, идущей рядом, и вслед за остальными мы спустились к морю утолить жажду. Да, именно к морю, поскольку с тех пор, как Земля остановила свое вращение, нарушился круговорот воды и на ее поверхность не пролилось ни капли дождя. Все живое скучилось у кромки вечного моря, и выжил тот, кто приспособился пить его горький рассол.
Я больше не оглядывался на холм, под которым был погребен Термополис город Предела. Но я уже знал, что какая-та частица Джека Андерса, волей случая вновь появившаяся на свет, уже была или еще будет какя разница, если время движется по кругу? свидетелем агонии человеческой расы.
Лишь в первых числах декабря я наконец натолкнулся на воспоминание, которое могло продвинуть нас на пути к успеху. Воспоминание было простое и очень приятное: я увидел себя и Ивонну в саду одного из старых домов Нью-Орлеана, выстроенного в континентальном стиле с обязательным двориком перед фасадом.
Мы сидели на каменной скамейке под олеандром. Я нежно обнял ее рукой за талию и прошептал:
Ивонна, ты счастлива?
Она подняла на меня свои печальные глаза и, улыбнувшись, ответила:
Так же счастлива, как всегда.
И тогда я поцеловал ее.
Вот и все, но это имело большое значение. Более того это имело огромное значение, и прежде всего потому, что это воспоминание никоим образом не могло принадлежать к моему прошлому. Видите ли, я никогда прежде не сидел рядом с Ивонной в благоухающей ароматами цветов старой части Нового Орлеана, и я никогда не целовал ее до нашей встречи здесь, в Нью-Йорке.
Услышав мой рассказ, Аврор де Нант просиял.
Вот видишь! торжествовал он. А ты не верил! Только что ты вспоминал будущее! Не свое, разумеется, а того, другого Джека Андерса, который умер триллионы и квадриллионы лет назад.
Нам-то что за польза от этого? все еще недоверчиво спросил я.
Терпение, мой друг, терпение. Скоро мы непременно узнаем то, что хотим.
И мы узнали через неделю. Это воспоминание было удивительно ярким, отчетливым и знакомым до мельчайших деталей. Я никогда не забуду этот день. Было восьмое декабря 1929 года. Все утро я провел, бесцельно слоняясь по конторе в ожидании клиентов. Из головы никак не выходили картины последнего воспоминания. Наконец, махнув на все рукой и наскоро перекусив, я помчался к де Нанту. Как обычно, Ивонна оставила нас наедине.
Я уже говорил, что это воспоминание или сон было чрезвычайно отчетливым и ярким. Я увидел себя сидящим за столом в конторе компании, в той самой конторе, что я так редко удостаивал своим посещением в последнее время.
Другой агент, по фамилии Саммерс, склонился над моим плечом.
Мы занимались самым обычным делом просматривали вечерние газеты в поисках биржевых новостей. Газетные строчки на белом полотне бумаги смотрелись четко, как настоящие. Я мельком взглянул на дату четверг, 27 апреля 1930 годапочти через пять месяцев в будущем!
Похоже, я ничуть не удивился ведь во сне этот день и был для меня настоящим. Я просто скользнул взглядом по перечню заключенных накануне торговых сделок. Перед глазами мелькали цифры и знакомые названия: Телефонная компания 210 и три четверти, Ю. С. Стил-161, Парамаунт-68 и одна вторая.
Ткнув пальцем в слово «Стил», я через плечо бросил Саммерсу:
Я купил эти акции за семьдесят два, а сегодня продал их все до единой вместе с другими. Думаю, лучше выйти из игры, пока не грянул новый кризис.
Везет тебе! вздохнул он. Покупаешь в разгар декабрьского спада, а продаешь сейчас. Чертовски жаль, что у меня самого нет капитала! Он помолчал. Чем думаешь заняться? Останешься в компании?
Нет. На жизнь нам теперь хватит. Вложу деньги в государственные бумаги, и будем жить на проценты. Довольно риска, надо уметь вовремя остановиться.
Вот повезло-то! Он снова вздохнул. Жить будешь в Нью-Йорке?
Поживу какое-то время, пока не найду надежного помещения капитала. Мы с Ивонной думаем провести следующую зиму в Новом Орлеане. Я помолчал немного. Ей тоже здорово досталось в последнее время. А вообще я рад, что все так удачно обернулось.
Еще бы! Да на твоем месте любой обрадовался бы ничуть не меньше, сказал Саммерс и в который уже раз: Везет же людям!
Когда я рассказал увиденное де Нанту, он до того разволновался, что даже закричал:
Наконец-то! Покупаем! Завтра же покупаем! Двадцать седьмого апреля все продадим и сразу же в Новый Орлеан!
Разумеется, я был возбужден не меньше его.
Черт возьми! воскликнул я. Похоже, игра стоила свеч! Так и сделаем! И вдруг отчаянная мысль: Сделаем? А деньги где взять? На моем банковском счету не больше ста долларов. А у вас…
Старик даже застонал.
У меня ничего нет, сказал он, сразу пав духом. Одна ежегодная рента, а под нее ссуду не выдают. И снова луч надежды: А что, если обратиться в банк?
Я не мог удержаться от смеха, хотя в нем было больше горечи, чем удивления наивности профессора.
Ни один банк не даст ссуду под эту байку. В наше смутное время они и самому Рокфеллеру не дадут ни цента для биржевых спекуляций иначе как под солидное обеспечение. Выхода нет, все кончено.
Лицо профессора побледнело, в глазах застыло отчаянье.
Конечно, мрачно отозвался он. И вдруг снова этот безумный блеск: Нет, не кончено! завопил он. Как я сразу не догадался! Ведь ты вспомнил то, что уже произошло! А раз ты вспомнил, что продал акции, значит, мы их все-таки купили, значит, выход все-таки есть?
Я воззрился на него в полном молчании. Внезапно мой мозг озарила невероятная, сумасшедшая мысль. Тот, другой Джек Андерс призрачная тень; затерянный где-то во времени за квадриллионы лет в прошлом или будущем? он, быть может, сейчас тоже наблюдает за мной, Джеком Андерсом нашего цикла Вечности. Или только собирается наблюдать, а возможно, уже закончил свои наблюдения?
Как и я, он, может быть, тоже сейчас ломает голову в поисках выхода из создавшегося положения. Оба мы пристально разглядываем друг друга, и ни один не знает ответа. Слепец поводырем у слепца! Картина, была настолько нелепа, что яне выдержал и засмеялся.
Но старик де Нант не смеялся. Я никогда прежде не замечал у человека такого отрешенного взгляда.
Мы нашли какой-то выход, едва слышно повторял он, потому что ты мог вспомнить только то, что уже произошло, что уже тобою сделано. По крайней мере, выход нашли вы с Ивонной.
Ну, это все равно, что все мы, вяло заметил я.
Да, да, конечно. Послушай, Джек. Я старый Аврор де Нант, «Восход Пустоты», «Восходящий Нуль», выживший из ума старик. Не смей качать головой! вдруг закричал он. Я не сумасшедший! Я не сумасшедший. Просто меня не могут понять. Никто не может. Какого черта! У меня есть теория, что деревья, трава, люди вовсе не растут вверх. Они растут, отталкивая от себя землю; вот почему ты то и дело слышишь, что с каждым днем земли становится все меньше. Только ты этого не понимаешь. Ивонна и та не понимает…
Как видно, девушка стояла за дверью. Не замеченная никем, она скользнула в комнату и, быстро подойдя к отцу, мягко положила ладони ему на плечи. Но взгляд ее взволнованных глаз был устремлен прямо на меня.
Горький плод
И было еще одно воспоминание. На первый взгляд, оно не относилось к делу, однако, как потом выяснилось, имело огромнее значение. Это случилось на следующий вечер. За окном, укутывая землю белым покрывалом, мягко падали хлопья раннего декабрьского снега, а в квартире де Нанта из-за плохого обогрева было прохладно и вовсю гуляли сквозняки.
Я заметил, как, встречая меня в дверях и позже, когда, обняв плечи дочери, старик провожал ее из комнаты, Ивонна несколько раз зябко поежилась. Когда де Нант вернулся, в его глазах читалась явная тревога.
Она родом из Нового Орлеана, тихо сказал он. Здешний арктический климат погубит ее. Мы срочно должны найти какой-то выход.
Воспоминание было очень грустное. Я, Ивонна и еще некто рядом стояли у открытой могилы. Земля под ногами была мерзлая и слегка припорошена снегом. За нами тянулись бесконечные ряды крестов и памятных надгробий. Но в этом уголке кладбище, голое, неухоженное, с неосвященой землей, не пробуждало никаких возвышенных мыслей. Священник уныло бубнил: »…и ведает о сем один Господь».
Пытаясь хоть как-то успокоить Ивонну, я взял ее за руку. Она подняла на меня свои темные, полные печали глаза и прошептала:
Это случилось вчера, Джек. Еще вчера он говорил мне: «Следующую зиму, дочка, ты проведешь в Новом Орлеане». О Господи! Еще только вчера!
Я попытался ободряюще улыбнуться, но улыбка получилась вымученная, жалкая. Все, что я мог это не отрываясь смотреть на ее милое, несчастное лицо. По правой щеке медленно скатилась серебристая слезинка, на какое-то мгновение задержалась, но тут же на нее накатилась другая, и, оторвавшись от щеки, капелька упала на грудь под черным траурным платьем.
Вот и все. Но не мог же я рассказать об увиденном де Нанту! Я попробовал было увернуться, он настаивал.
Поверьте, не было ничего интересного, убеждал я его, но бесполезно. В конце концов я сдался и все рассказал.
В течение минуты он не произнес ни слова.
Джек, наконец вымолвил он. А знаешь, когда я сказал ей про Новый Орлеан? Этим утром, Джек, когда выпал снег… этим утром.
Я не находил себе места. Внезапно идея профессора о возможности воспоминаний из будущего показалась мне диким бредом, фантазией умалишенного. Во всех моих воспоминаниях не нашлось бы и тени серьезного доказательства, ни малейшего намека на пророчество!
Я так ничего и не ответил, а просто смотрел, сидя в кресле, как старик де Нант, надломленный, ссутулившийся, выходит из комнаты. А через два часа, пока мы тихо беседовали в гостиной, профессор, написав прощальное письмо, выстрелил себе в сердце.
Ивонна и я были единственными, кто на следующий день проводил старика со странным именем Восходящее Ничто в его последний путь до могилы самоубийцы. Я стоял рядом с ней и, как мог, пытался утешить. Вдруг она заговорила, и ее голос вывел меня из грустной задумчивости:
Это случилось вчера, Джек. Еще вчера он говорил мне: «Следующую зиму, дочка, ты проведешь в Новом Орлеане». О Господи! Еще только вчера!
Я увидел, как по ее правой щеке медленно скатилась серебристая слезинка, на какое-то мгновение задержалась, но тут же на нее накатилась другая, и, оторвавшись от щеки, капелька упала на грудь под черным траурным платьем.
Однако настоящий удар ждал меня позже вечером того же дня. Я чувствовал себя со всех сторон виноватым: проявив слабость, я позволил де Нанту увлечься своей сумасшедшей идеей, что косвенно послужило.причиной его смерти.
Словно читая мои мысли, Ивонна вдруг сказала:
Не мучай себя, Джек. Он угасал. Рассудок оставлял его. Я слышала всю ту тарабарщину, что он нашептывал тебе в уши.
Как? Что ты такое говоришь?
Конечно. Его нельзя было оставлять одного, поэтому я стояла за дверями и все слышала. Я слышала, как он бормотал что-то совершенно невероятное: какие-то лица в красном тумане, упоминал о холодной серой пустыне, говорил о Термополисе. Ты сидел с закрытыми глазами, а он, склонившись над тобой, шептал и шептал, не останавливаясь ни на минуту.
Какая жестокая насмешка! Оказывается, сумасшедший старик сам подсовывал мне эти воспоминания! Пока я спал, он подробно рассказывал мне все, что я видел во сне!
Позже мы нашли его письмо, которое меня глубоко тронуло. Оказывается, старик застраховал себя на небольшую сумму. Всего неделю назад он изъял один из страховых полисов, чтобы выплатить по остальным очередной взнос. А в письме… в письме он сообщал, что оставляет мне половину всей страховой суммы! Указания были следующие:
«Джек Андерс, ты возьмешь свою половину денег и половину Ивонны и сделаешь все согласно плану, известному нам обоим. Такова моя воля».
Старый маньяк Де Нант нашел-таки способ раздобыть деньги, но… не мог же я просадить последний доллар Ивонны ради прихоти расстроенного ума!
Что будем делать? спросил я ее. Разумеется, все эти деньги твои. Я к ним даже не притронусь.
Мои? отозвалась она. Нет, нет. Мы должны сделать так, как он написал. Неужели ты думаешь, что я не исполню его последнюю просьбу?
Ну, в общем, мы так и поступили. Я взял те жалкие несколько тысяч долларов и поместил их в акции как раз во время декабрьского спада. Вы, конечно, помните, как дальше разворачивались события. Как стремительно взлетели весной цены, словно стремясь достигнуть уровня 1929 года, тогда как на самом деле депрессия лишь устроила короткую передышку, собираясь разразиться затем с новой силой.
Я чувствовал себя в этой стихии, как рыба в воде. Я играл на повышение, покупал и продавал, а когда настало двадцать седьмое апреля, разом продал все акции, выручив за них сумму, в пятьдесят раз превышающую начальный капитал, после чего со спокойным сердцем наблюдал наступление очередного спада.
Вы скажете совпадение? Очень может быть. В конце концов, большую часть времени Аврор де Нант находился в здравом уме. О весеннем подъеме деловой активности предупреждали многие экономисты. Возможно, он тоже его предвидел. Возможно, он затеял все это с одной целью: вовлечь нас в биржевую игру, заставить пойти на риск, на что мы не решились бы при иных обстоятельствах. И поняв, что его планы могут рухнуть из-за отсутствия денег, он избрал единственно возможный способ их достать.
Все возможно. Таково, на мой взгляд, рациональное объяснение данного феномена, и все-таки… меня постоянно преследует картина разрушенного Термополиса. Я снова и снова вижу холодную серую пустыню и летающие в воздухе комочки плесени. Я часто размышляю о последствиях непреложного закона вероятности и о призрачном Джеке Андерсе, живущем по ту сторону Вечности.
Ведь кто его знает, а вдруг сейчас, в эту самую минуту, где-нибудь в прошлом или в будущем, в той или иной форме мой двойник существует? Иначе как объяснить то последнее видение? Как объяснить сказанное Ивонной у могилы отца? Даже если предположить невозможное что де Нант знал, какие именно слова произнесет Ивонна над его прахом, но как объяснить те слезинки те самые, что скатились одна за другой по бледной щеке, слились воедино и упали на черное платье?
Вот вопрос…