Страницы: 1 2 3 4 5 6 7

Глава 9

РАСА КАК ПРОИЗВОДИТЕЛЬ ДУХОВНОЙ ЭНЕРГИИ

Вопрос о происхождении человека, таким образом, мы сводим к вопросу о возникновении первой человеческой расы. При этом человек для нас, - это продукт системы коммуникации информации о преодоленном инстинкте смерти, передающейся в результате определенного опыта традиции, образующего сознание мифа.

Ошибочно полагать, что возникновение человека было "гладким" в смысле прямолинейного развития эволюции, когда один биологический вид, более развитый, сменяет другой вид, более примитивный. Как мы видим по событиям, происходящим в России и в других странах современной мировой цивилизации, более развитый, рационально и нравственно, человек сменяется, наоборот, более примитивным в силу расовой катастрофы, в силу утраты власти традиции. Последующий евгенический регресс человека, первоначально, мало заметен на фоне резкого научно-технического прогресса. В этом смысле, вероятно, расовые катастрофы все подобны друг другу, то есть закат египетской и западноевропейской цивилизации определяет, в первую очередь, предельное упрощение поля сознания смерти и, в конечном счете, стирание всякой коммуникационной системы, где непосредственно образуется духовный опыт человека. Возникает единая сюръективная область феноменов мышления, которые формируются исключительно задачей адекватного объективного развития цивилизации в пределах известного. А поскольку разум есть то, что отрицает известный коллективный опыт на основании нового рода знания (в нашем случае, это поле сознания смерти), то механически исключается и всякое разумное движение мысли.

В поисках простейшего коммуникативного опыта коллективного инстинкта смерти в истории человечества мы сталкиваемся с таким явлением как каннибализм, в котором, вероятно, впервые сознание первобытного мышления начинает отделяться от чисто бессознательной погруженности в стихию спонтанного действия влечений. Граница, отделяющая бессознательное от сознания, в целом, движется в русле инстинкта смерти, имея ту или иную меру отчетливости отображения рационального первообраза субъективной цели. В первобытном сознании каннибала существует задача убить и съесть врага, чтобы овладеть его духовной энергией и отвагой, тем самым, совершив инициативный акт "очищения" духовной инъекции инстинкта смерти из скрытых сил природы. Ведь, в противном случае, каким иным методом первобытное мышление способно было понять механизм бытия, если все явления в нем представляют собой неразрывное поле загадочных феноменов? Инстинкт смерти, следовательно, лежит в основе акта инициации духовного опыта из глубин бессознательного. Так, научный метод, только в упрощении природы физических явлений дает механическое понимание их сущности, тогда как в явлениях духовной природы метод должен сохранять восприятие сложной структуры рационального знания.

Почему каннибализм следует рассматривать более ранним механизмом духовной инициации, чем культ жертвоприношения животных, постепенно оттесняющих последний в истории? Поскольку расовый инстинкт есть инстинкт смерти, то поедание поверженного врага было первым ритуалом культуры, вероятно, противопоставившим себя полностью естественному состоянию первобытного собирательства, то есть чисто животному существованию млекопитающегося, находящегося между человекообразной обезьяной и существом, близким homo sapiens. Наша позиция состоит в том, что тип homo sapiens начал строительство своей цивилизации относился недавно, всего около трех-четырех столетий, тогда как предшествующая история человечества является его многотысячелетним столкновением с типом quasi homo. При этом смена цивилизаций являет нам историю этой борьбы. Возможно, что раса каннибалов была первой кастовой иерархической организацией в среде диких племен, населяющих Землю. По крайней мере, в цивилизации культуры ацтеков сформировалась высокоразвитая государственно-политическая система. Здесь мы находим ритуальные пирамиды, как и в Египте, однако, в отличие от методов инициации египтян, где опыт получения духовного знания из инстинкта смерти развивался в направлении интереса к чистому духовному полю, индейские боги, такие как Кацалкоатль и Тескатлипока, были богами войны, по преимуществу. Почему, сакрально-геометрическая архитектура храмов идентична у ацтеков и египтян, а религиозное сознание различно? Здесь возможны две версии: либо на ранней стадии развития египетской цивилизации существовала аналогичная система сакрального жертвоприношения, либо к моменту возникновения египетской расы каннибализм был оттеснен опытом более высокой духовной культуры. Однако наличие единой математической конфигурации сакральной архитектуры храмов у египтян и ацтеков, при различной базе религиозного представления, указывает на параллельность, а не внутреннее единство развития научного мышления и духовного опыта. Так, оставаясь на уровне развития расы каннибалов, ацтеки создали высокоразвитую государственно-политическую систему, науку и искусству, то есть, находясь в зачаточном состоянии духовного опыта, цивилизация здесь прошла все пути развития: от формирования в группе воинственных горных племен до централизованного государства. Пример цивилизации ацтеков доказывает, что политическая организация государства может строится на самом примитивном уровне духовного сознания, что крайне важно для понимания советского режима и современной российской реальности.

Если предположить, что духовный опыт расы возникает через инстинкты каннибалов, то становятся понятными ритуалы основных религиозных систем мира. Например, в мифологии религии Осириса, Диониса и Христа мы встречаем архаичную схему культового обряда разрывания священного тела бога, в котором можно узнать первобытный культ пожирания вместе с телом поверженного врага его героического духа. По крайней мере, всякое возникновение исторической мировой религии было сопряжено, во-первых, с началом священных войн примитивных человеческих племен, у истоков которых лежит культ войны (первобытный культ охотника, противопоставляющий себя примитивному собирательству), и, во-вторых, духовное сознание как сакральное поле инстинкта смерти, участвующее в воскрешении мертвого бога. Собственно, каста жрецов или священников возникала с целью выработки методики понимания перехода инстинкта смерти в духовный опыт субъективного мышления. Причины вырождения расы, соответственно, следует искать в исчерпании ее полноценных генетических ресурсов, поддерживаемых через активизацию инстинкта смерти в индивидуальном и коллективном существовании, который пресекает возможности психических и сексуальных аномалий человека. Здесь мы приходим в противоречие с эволюционной теорией, которая утверждает, что в результате естественного отбора выживает наиболее полноценный человеческий вид. Последние десятилетия динамики евгенических процессов указывают на то, что, как раз наоборот, в результате экономической конкуренции повсеместно в мировой цивилизации побеждает quasi homo, то есть низший человеческий тип, чуждый духовному опыту высшей психической деятельности, связанной с инстинктом смерти.

Принцип государственно-политической системы расы каннибалов, с которой мы встречаемся в империи ацтеков, указывает на зачаточные начала человеческой культуры, связанные с бессознательным повышением инстинкта смерти в расовой системе, постепенно отделяющейся от племенных отношений. Так, практически все индейские племена Америки, в той или иной степени, занимались каннибализмом, однако только ацтеки создали сакрально-религиозный ритуал человеческих жертвоприношений, в котором принцип первобытного расового сознания слился с техническими достижениями цивилизации. Здесь пример культуры ацтеков показывает, что технические достижения культуры могут развиваться и в первобытной системе духовного сознания, когда практически звериные наклонности влечений возникают из подражания нравам хищных животных. В этом смысле, советский режим является полупервобытной общинной организацией, возникшей в результате расовой катастрофы, где отсутствие духовного переживания компенсировалось крайней степенью жестокостью нравов, обусловленных духом войны, этой центральной сакральной энергией глобального расообразования. Вместо системы каннибализма возникла система тотального уничтожения всех, кто имеет признак высшей породы, поскольку только так низшая расовая организация способна утвердиться на завоеванной земле. Этот инстинкт убийства с целью продления себе подобного вида является, вероятно, естественным механизмом утверждения низшей породы человека на территориях, где проживали расы, стоящие на более высоком уровне развития, применявшийся дорийцами по отношению к ахейцам и древними германцами по отношению к римлянам.

Ранее я уже объяснял, что причиной краха советского режима следует рассматривать не внешнее воздействие цивилизации, а окончание заряда трибалистической активности орды, постепенно ассимилированной под воздействием поля разгромленной русской нации. В конечном счете, и гиксосы, и дорийцы, и германцы должны были принять богов цивилизованных народов, пожертвовав кровожадным богом войны или включив его в общий пантеон богов. Всякая человеческая орда существует за счет крайней агрессии, дисциплинированной в военную диктатуру. Как только агрессивный заряд ослабевает, эта некогда несокрушимая масса превращается в рыхлый племенной состав, полностью деморализованный, ищущий поддержки отовсюду, поскольку в природе quasi homo начинают возникать признаки самостоятельной психики. Агрессивные инстинкты постепенно исчезают, как исчезает пласт ила, выброшенный на берег разрушительными волнами океана (глубинами бессознательного).

Фактически, мы исходим из субъективного мышления, которое образуется в результате жесткой расовой катастрофы. Объектом этого мышления является эстетическая картина реальности, где отображение предмета мышления имеет своим содержанием прообраз перехода инстинкта смерти в духовное знание. Другое дело, что это новое духовное знание существует как поток рациональных оценок, чье движение осуществляется в отрицании интеллектуальных прерогатив массовых ценностей цивилизации. Ведь массовое бессознательное, как это справедливо полагает психоанализ, протекает в трансформации сексуальной энергии в энергию социальную, тогда как расовое бессознательное есть продукт трансформации энергии инстинкта смерти в кастовую систему производства духовного начала государственной жизни.

Бессознательный импульс инстинкта смерти возникает вследствие постановки вопроса о содержании жизни с точки зрения ее духовного опыта. Дух по сути своей есть отрицание эмпирического, когда все, что составляет область чувственных ощущений и восприятий подвергается атаке со стороны инъекций непосредственного индивидуального инстинкта смерти. Это сознание, которое требует, чтобы область объективного мира обладала субстанцией, чья сакральная сущность переходит от поколения к поколению в представлении о божественном. Однако система взаимоотношений, в которой группа людей высшего типа устанавливает договор в пределах достигнутого морального опыта, исчерпало себя в ХХ веке со стороны возможности объяснить происхождение человека и мира. Мы находим новое сакральное понятие, "разум", возникающее несколько столетий назад в западноевропейской метафизике. Заметим, что сакральная сущность разума сохраняется вплоть до философии духа Гегеля. Метод диалектического мышления разрабатывается Гегелем не с целью отвергнуть высшие начала психической деятельности индивида, а с целью доказать единство разумного и духовного. За теорией саморазвития исторического абсолютного духа можно найти метафизические контуры закономерностей глобального расообразования.

Пример-сравнение империи ацтеков с советской империей дает возможность осознать, что государственная система способна существовать как на уровне первобытного расового опыта (каннибализм), так и на уровне практически нулевого духовного опыта (советский коммунизм). Вероятно, что в эпохи расовых катастроф, когда разложившие расы сменяются полудикими племенами, механизм инициации грубых инстинктов варваров протекает не в системе известных ценностей и представлений, а в новом опыте мифологической реальности, возникающей в результате переплавки инстинкта смерти в новый духовный опыт.

С древности, человеческая мысль пыталась ответить на вопрос: где находится в человеке душа? Даже Декарт высказывал гипотезу, что она может находиться в щитовидной железе. Этот вопрос о пространственном нахождении начал высшей психической деятельности личности мы сводим к течению инстинкта смерти из глубин бессознательного, которое не может иметь определенного пространственного места. Действительно, то, что воспринимается как инстинкт смерти или, как его определял Лейбниц, как малые восприятия, в отличие от отчетливых аффектов, обусловленных биологическими инстинктами, не является отчетливым по отношению к эмпирическому сознанию. Если поставить вопрос шире: что воспринимает человек в своем инстинкте смерти? Если он его осознает, то вынужден идентифицироваться с какой-то традицией, а если традиция практически полностью разрушена, то есть не подтверждает реальности духовного опыта? В этом случае, сознание констатирует, что духовный опыт прерван, то есть наступает сюръективизация известного духовного сознания, признаком которого следует рассматривать процесс глумления над родовыми богами. Однако особенностью нового расового сознания является то, что стратегическая перспектива разума не дает никакого представления о божественном. Тогда о чем может идти речь в онтологической структуре реальности сознания homo sapiens?

Я полагаю, что существование души определено в течении инстинкта смерти, которое воздействует через различные аффекты на область сознания. Как правило, это состояние ужаса или временной (а иногда и длительной) утраты связи с коллективными ценностями, когда сознание погружается в дискретные потоки инстинкта смерти, проистекающие из глубин бессознательного. Для религиозного человека или солдата нет необходимости объяснять, чем является инстинкт смерти, как нет необходимости объяснять это альпинисту или канатоходцу. Однако большинство людей массовой психологии практически полностью не понимают, о чем идет речь, поскольку средства массовой коммуникации и массовых ценностей полностью оттеснили этот инстинкт разного рода задачами социальной адаптации. Оттеснение происходит по направлению требований социальной идентификации сознания, тогда как расовый принцип инстинкта смерти не может быть социально идентифицирован. Коллективная культура стремилась всеми средствами максимально ослабить этот инстинкт, и только экстремальные объединения людей: солдаты в бою, люди на тонущем корабле, а также кастовые организации, в которых механизмы преодоления сознания смерти было базовыми ценностями, определялись духовным содержанием. Ведь мужество солдата, который жертвует жизнью, чтобы проявить свой собственный дух, может существовать только тогда, когда его воля действует в единстве расовой воле. В среде народов, где расовый дух разлагается, солдаты более не желают воевать: так было с греками и римлянами эпохи упадка, аналогичный процесс происходит с западноевропейскими нациями. Это один из наиболее верных признаков расовой катастрофы.

Принципиальным отличием нашей концепции истории от концепции истории Шпенглера является оценка всего исторического пути цивилизации как длительной подготовки появления расового типа homo sapiens, понимаемого нами не биологически, а как нового рационального сакрального опыта. При этом судьба первобытных рас вполне вписывается, с точки зрения расовых катастроф, в судьбу рас цивилизованных, - различие состоит только в техническом оснащении последних. Однако сегодня стало ясно, что имеющиеся технические средства человечества ничтожны перед задачами новой эры, раскрывающейся в понимании природы мирового разума как нового нравственного пути истории. Основные препятствия, на наш взгляд, в понимании действия современной шкалы высших ценностей лежат в бессмысленном вожделении quasi homo, подчинившим себе задачи интеллекта. Во всем, как мы видим, ищется польза для общества, хотя социальная организация, построенная исключительно на тождества рассудка и представления, противостоит задачам разума. Если диалектика Гегеля выработала учение о научной логике, где система коллективных представлений рассудка реконструируется в духовный опыт как известное, то европейский нигилизм поставил и пытался решать более существенную задачу, - концентрацию энергетического потенциала инстинкта смерти за пределами известных коллективных представлений, то есть, фактически, выразил героический пафос переплавки инстинкта смерти в духовную энергию души.

Если психическая энергия духовного опыта есть трансформация инстинкта смерти в нравственный потенциал человека, то чем в действительности является человеческая душа? Субъект инстинкта смерти отображает объективность души как рациональную структуру, воспринимаемую в феномене времени. Ранее уже было сказано, что восприятие времени тождественно инъекции инстинкта смерти, то есть формирует такую форму созерцания, где отсутствуют устойчивые коллективные представления. Это то, что справедливо связывали с разрушительным воздействием времени. С точки зрения глобального расообразования следует уточнить, что механика разрушения проистекает из бессознательной взаимосвязи восприятия времени и инъекции инстинкта смерти. Так, исторически, одним из наиболее ощутимых ударов по религиозному созерцанию было появление механических часов, в которых бессознательное восприятие времени заменяется осознанным, то есть объективным измерением пространственных свойств материи. Постепенно, как мы видим, бессознательное течение времени инъекции инстинкта смерти практически полностью исчезает, и только в европейском нигилизме оно вновь возвращается как постановка вопроса о высшем типе человеке. Ницше ставит вопрос о сознании времени как о причине происхождения природы инстинкта смерти (дионисическое начало) в моральном опыте субъекта. Позиция ницшеанского аморализма становится последовательным продолжением моральных учений европейской классической философии тогда, когда quasi homo постепенно захватывает власть в обществе.

Одним из основных положений нашей теории расовых катастроф является утверждение, что подлинный разум есть механизм выявления духовного опыта субъекта в трансформации инстинкта смерти. Мы видим у истоков возникновения исторических рас тот образ бессмертного духа, который запечатлен в архитектуре храмов, объективно выявляющих связь космологической интуиции расового инстинкта смерти и конечного опыта жизни. Можно сказать, что духовная энергия пронизывает через эти храмовые сооружения человека в соответствии с реализацией задач мирового разума, ведь разум есть конструктивная составляющая эстетического созерцания субъективного восприятия. Поэтому всякая историческая раса, первоначально, создает пространство своего присутствия на Земле через отрицание конечности жизни. Именно это ощущение напряженного духовного пространства, трансформированного из коллективного инстинкта смерти, возникает у человека в любом храме.

Духовный опыт, по существу, нельзя доказать. Европейская метафизика, исследуя феномены сознания, фактически занималась вторичными связями духовного потока энергии, поскольку категории и понятия, эти конструкции коллективного мышления, не всегда являются мышлением действительным. Как мы видим, в эпоху расовых катастроф они вырождаются в пустые комбинации известных схем интеллекта, своего рода потоки интеллектуальных инсинуаций, таких как психоаналитические опыты постмодернизма. Фактически же, здесь происходит постепенное сращивание науки с мистическим беспокойством субъективности, потерявшей всякую взаимосвязь с подлинным духовным опытом. Этот процесс, условно, можно сравнить с окончанием неоплатонической философии в теургии Ямвлиха, в которой интуиция духовного опыта возвращается к истокам политеистической цивилизации, к египетской магии. Аналогичный ветхозаветный субъективизм обнаруживается в интеллектуальных конструкциях Дерриды.

* * *

Каким образом из восприятия инстинкта смерти возникает рациональная конструкция духовного опыта субъекта? Единственной коммуникативной связью в области логической последовательности движения рациональной конструкции является сознание неуничтожимости субъективного ощущения идеальной части души, традиционно называемой "духом". Если душа определена нами как течение инстинкта смерти в бессознательных глубинах психики, осознаваемое как поток времени, то дух есть объективизация поля разумной цели индивида или народа. Хотя современная массовая культура максимально враждебна расовым инстинктам человека, очевидно, что эта эпоха не будет продолжаться вечно, и нас, в первую очередь, должно интересовать то, что прейдет на смену этой тотальной активности quasi homo. Другими словами, какова цель той новой расы, о которой идет речь? Я полагаю, что, так как речь идет о расовом конгломерате, образующимся из осколков различных рас, то правильнее было бы определить эту генерацию людей как сверхрасу, подчеркивая единство человечества на уровне нового прообраза инстинкта смерти и, как следствие, духовного опыта. Ведь в нашем понимании раса есть генетически наиболее полноценная часть народа или нации, выражающая ее разумные цели.

Одним из фундаментальных вопросов в понимании структуры души человека является взаимосвязь его инстинкта смерти и полноценной репродуктивной способности как биологического вида. Так, если исследовать расовое поле любого народа, то задача продления рода, существования семьи и определенные нравственные требования, предъявляемые индивиду в отношении к роду, всегда задаются не социальными задачами, а задачами духовного содержания. Следовательно, генетическая полноценность индивида и расы прямо пропорциональна духовной энергии пространства целей, которые они решают своим объективным существованием. Можно сказать, что биологическая полноценность человека принципиально отлична от животного мира тем, что движется не от инстинкта самосохранения, а от противоположного, то есть от инстинкта смерти. Таким образом, человек, как разумное существо, в отличие от животного, формирует свои побудительные мотивы не из инстинкта самосохранения, а из инстинкта смерти, хотя в эпохи расовых катастроф, где тотально возрастает плотность quasi homo, рациональная составляющая сознания постепенно сходит на нет.

Генетическая составляющая инстинкта смерти определяется генетической памятью, в которой расовая психология сохраняется в действии бессознательных побудительных мотивов психики. Так, известная теория врожденных идей, которую разрабатывал Платон и которой придерживался Декарт, в действительности имеет моральные мотивы, определенные в системе феноменов расовой психологии, когда онтологический фундамент знания образуется из причастности структуры души бессознательным воспоминаниям предшествующего духовного опыта истории. Правда, здесь следует отделить математическую систему мышления, на которой строится философия Платона и Декарта, от эстетического феномена, поскольку механическая взаимосвязь субъективных восприятий в объективном содержании мышления принципиально отличается у Декарта и Платона именно в области отделения сознания от бессознательного, - у Декарта это механизм тотального доверия представлению "я", тогда как у Платона это тотальное доверие идеальной части души первообразу духа через инстинкт смерти. На этот особенный онтологический принцип платоновской идеи обратил внимание Шопенгауэр, и он же наиболее последовательно критиковал механическую связь субъекта и объекта с позиции эстетического первообраза бытия, поскольку именно Шопенгауэр является провозвестником в европейской мысли начал расовой катастрофы, то есть тотальной утраты моральных оснований сознания и духовного опыта традиции.

Мы видим, что процесс освоения исторической культуры происходит в России в последние века как оппозиция своей расовой организации, заканчиваясь историческим хаосом и постановкой вопроса о том, чем, собственно, является Россия в историческом смысле? Понимание сущности глобального расообразования требует оценить, прежде всего, коммуникационную систему духовного опыта, за счет которой происходит перераспределение актов высшей психической деятельности, где мы сталкиваемся с феноменом отсутствия в русской традиции подобной системы как таковой. За десятилетия советской власти в России выработался настолько плотный балласт социальной активности quasi homo, что пробиться здесь началам высшей психической деятельности будет достаточно трудно. Проблема состоит в том, что все реакции и мысли людей, относящихся к социальной элите, предельно механицированы, хотя происхождение механической мысли есть ее явный признак упадка. Безусловно, проникновение и рост влияния механицированного мышления началось в русской традиции с петровских реформ, однако до начал большевистской власти эта система "плавала" как нечто инородное, тогда как после уничтожения династии Романовых возникает та люмпенская "интеллигенция", распад которой мы наблюдаем в наше время. Параллельно, возникает класс собственников quasi homo, однозначно не относящийся ни к русской, ни к западноевропейской цивилизации, - это фактический деградант крайне низкого евгенического качества, произрастающий в среде, где практически полностью разрушены расовые начала психической активности. В силу жесткой расовой катастрофы, происходящей в России, важнейшим становится вопрос о полноценных началах психики, когда деградация человека происходит крайне быстрыми темпами. При этом, очевидно, что, поскольку низший тип человека не обладает высшим содержанием духа, то возникает задача формирования кастовых систем, где эти высшие связи духовной активности должны быть восстановлены.

Существуют гипотезы, в которых утверждается, что дорийская орда активизировалась в пределах самого ахейского государства, что становится понятным, если проследить процесс возникновения большевистской партии, первоначально, как мы знаем, черпавшей свои идеи и ценности из движения народовольцев и русских нигилистов, подобных Нечаеву. Заметим, что, исторически, людям более свойственно быстро объединяться на основании низших ценностей, тогда как высшие ценности вызывают у них постоянный скепсис, и это понятно, поскольку область коллективных представлений, исключительно надежна, тогда как сфера идеи требует не столько интеллектуального понимания, сколько болезненной перестройки психики. Когда в качестве социальных ценностей предлагаются такие простые схемы как устранение царя от власти, репатриация земли у помещиков и тому подобные "идеи", то они, безусловно, находят поддержку у человеческих масс. Ведь масса, в отличие от человеческой расы, всегда находится в гипнотической власти интеллекта, поскольку массовый инстинкт, являясь инстинктом стадного существования, требует, чтобы ужас перед сознанием смерти был устранен определенной социальной схемой. Интеллект, привнося разного рода абстрактные схемы-оценки, уводит сознание от трагичности существования, лежащего в основе онтологического принципа всякой исторической морали. Нам скажут, что идеи либерализма, как раз, и построены на этом свободном выборе личности перед своей собственной совестью, однако в системе либерализма всякая личность заранее предопределена той социальной задачей, которая характеризует ее как личность, и поэтому в либеральных ценностях отсутствует основной признак морального сознания, - деление, духовная иерархия ценностей в соответствии с идеей высшего блага. Общественное, постепенно, становится тем культом, который подменяет собой церковный аппарат, где роль веры (как доверия) полностью передается интеллекту.

Чтобы ассимилироваться на осколках расовой системы русской нации, трибалистические кланы создали тот особый механический язык массовой культуры, который мы слышим каждый день по радио и телевидению. Возникла социальная ситуация, подобная ситуации в Африке, где небольшие островки науки и техники, в форме крупных мегаполисов, сосредотачивают в себе основную производственно-технологическую инфраструктуру, тогда как коренное население, если оно не связано каким-то образом с этими мегаполисами, постепенно вырождается. Очевидно, что подобная ситуация существует повсеместно, по всех странах, однако, на мой взгляд, в Азии, где имеет место длительный опыт развития исторических рас, генетическая база народов менее подвержена расовой катастрофе в силу удаленности от ее эпицентра. Здесь же, в России, где голоса людей, принадлежащих к классу интеллигенции, больше напоминают синхронизированные голоса роботов-механизмов, ситуация крайне острая с точки зрения полноценных начал психической энергии. Русская интеллигенция фактически паразитировала за счет остаточной расовой энергии патриархального типа, тогда как в наше время эта энергия практически полностью иссякла, хотя ее и пытаются искусственно возродить уже на государственном уровне. Возникает существенный вопрос: если это население, которое имеет место в России, выжило после длительного процесса сращивания полудиких советских общин с общиной русской, то каковы перспективы этого генетически крайне нежизнеспособного типа человека? Здесь мы подходим к демографической проблеме со стороны взаимосвязи механизма репродуктивности человека как биологического вида с точки зрения действия в глубинах бессознательного инстинкта смерти.

Вопрос о полноценной репродуктивности человека взаимосвязан с техникой преодоления инстинкта смерти, когда наличие духовного опыта души становится условием генетически полноценного потомства. Таким образом, репродуктивность человека диаметрально иная, чем у животного, и в этом смысле по-другому следует оценивать социальную инфраструктуру, благоприятную или неблагоприятную для этого процесса. Расовая культура максимально благоприятна для полноценной репродуктивности, поскольку в ней человек имеет суровые обязательства перед будущим, в частности, через задачу воспитания будущего поколения в духе долга перед определенными нравственными нормами. В эпоху расовых катастроф, как мы видим, происходит разрушение расовой культуры и образование культуры масс, которая способна существовать исключительно при условии постоянного понижения нравственной ответственности индивида перед первичной задачей преодоления сознания смерти в реализации определенной духовной цели. Сама массовая культура quasi homo обусловлена перераспределением акцентов ценностей, когда исторически стратегические задачи разума, где подлинные цели объективных прерогатив высшего блага теряются в будущих веках, смещаются на ежеминутные незначительные задачи: борьба с бедностью, с терроризмом, решение экологических проблем. Все эти мелкие проблемы доминируют в сознании человека низшего типа, для которого живой духовный опыт отсутствует.

Задача построения кастовых союзов, куда не проникает активность quasi homo, является первостепенной задачей homo sapiens. Фактически, мы имеем наивные попытки построения этих союзов в немецком фашизме, однако здесь раса понимается биологически, как единство крови, - мы же рассматриваем расу метафизически, как единство инстинкта смерти. Парадокс состоит в том, что большевистская орда постепенно стала образовывать внутри себя эти кастовые системы, то есть, вероятно, в самой последовательности развития жесткой расовой катастрофы должна неизбежно происходить инициативная взаимосвязь вырождающейся патриархальной расы с возникающей новой расой. При этом "пучок" объективных целей мирового разума проявляет себя со стороны инстинктивной деятельности человека низшего типа, для которого простая конкретность производительного труда становится основным критерием полезности индивида в обществе. Советский режим полноценно работал только в сталинской модели именно за счет этой кастовой организации, в которой каждый индивид теряет свою ценность по отношению к формирующему духовному опыту, обращенному к будущему.

Какова в наше время подлинная сущность сознания разума? Наука и технический прогресс, на котором строились известные субъективные представления о разуме, уже не удовлетворяют его высшей задаче, определенной в поле феноменов духовной природы. Разрушение традиционного духовного опыта требует осознать новые горизонты разума, которые протекают в дискретных инъекциях инстинкта смерти бессознательного. В целом, центр рационализма смещается в бессознательное, где весь ХХ век был постепенным переходом в эту область, если проанализировать учения Ницше и Фрейда. Однако, в отличие от гуманистической трактовки бессознательного как смутной, нерасчлененной и, в целом, "низшей" природы разума, бессознательный инстинкт смерти в европейском нигилизме получает статус абсолютной ценности тогда, когда традиционный механизм научной метафизики исчерпывает свои познавательные способности. Фактически, в европейском нигилизме происходит переворот, инверсионное изменение понимания разума со стороны его бессознательных предпосылок действия в природе человека. С другой стороны, инверсионные свойства разума были впервые показаны еще в гегелевской диалектике понятия, заложившего первые объективные исторические положения мирового разума.

Таким образом, утверждение Гегеля о началах подлинной философской традиции разума в монаде Лейбница мы должны расширить с точки зрения субъективных особенностей монады-индивида выводить свою объективную сущность разума из не механической, а из поле образующей взаимосвязи сознания и бессознательного (у Лейбница, как известно, это были отчетливые и смутные восприятия, где подчеркиваются способности монады к сворачиваемости, отрицающей смерть). Одновременно, в математических работах Лейбница сохраняется геометрическая интуиция как базовая взаимосвязь с греческой классической научной мыслью, тогда как эмпиризм, на наш взгляд, остается в пределах упрощенно-механистического космологического представления. Геометрическая интуиция Лейбница, использующая эстетическую подсознательную связь субъективности, когда невозможно провести доказательство в пределах строгой логики механического рассудка, была подтверждена временем, - я, имею ввиду, появление неевклидовой геометрии и, особенно, топологические конструкции. Ранее, я уже говорил, что новый исторический расовый тип человека имеет свои исторические начала контуров великого мифа в античности и, в особенности, в началах греческой классической мысли. Это открытие принадлежит Ницше, и для нас здесь важно только отделить эту мысль от арийского мифа, модного, но не разумного, содержания онтологической позиции в истории высшей культуры. Для нас, критерием высшего типа человека является наличие в нем разума, а разум определяется в мощной энергии инстинкта смерти, создающего границу, как индивидуальным низшим функциям влечений, так и внешнему коллективному воздействию массовой цивилизации. Здесь речь идет о законе глобального расообразования, когда, например, на всем протяжении существования египетской цивилизации в ней сохраняется производство каменных топоров, а в цивилизации западноевропейской - мистическая глубина ветхозаветной противоположности человека и природы. Возвращение к истокам или, как его определял Ницше, вечное возвращение, не сводится к какой-то определенной точке культуры: к началам религии, научного или другого "человеческого" начала, но всегда таит в себе определенный пласт энергетического взаимоотношения между сознанием и бессознательным переходом инстинктом смерти в духовный опыт реальности. Этим начальным полем современной расовой организации человека является античная трагедия, которая трансформируется в музыке Вагнера в действующий дух коммунитарного движения опыта мирового разума. Аналогом этой инициации расового духа может служить возникновение библейской истории в поле египетской расовой системы, то есть формирование жестких представлений монотеистической религии. При этом можно заметить, что сфера расового духа постоянно колеблется от более ранних к более поздним проявлениям своей органичности явления: в пределах христианской цивилизации, как мы видим, ветхозаветный дух постепенно сменяется духом античным, филиативно сращивается и "переплетается".

Вопрос о существе новой расы сводится к откровению нового духа в явлении. Здесь мы должны указать на немецкий фашизм и русский коммунизм как на подобный стихийный опыт, хотя следует оговориться, что этот опыт не удовлетворяет предназначению подлинного разума. Аналогом возникновения нового расового опыта в прошлом, например, могут служить секты эссенов, появившиеся во II в. до н. э. и существовавшие до I в. н. э. Это движение, в основном, составленное из евреев низших каст, оставило богатый материал (кумранские рукописи) для анализа возникновения христианской религии в поле разлагающейся античной цивилизации. Так, и немецко-русский опыт освоения нового расового поля есть нечто промежуточное в движении мировой цивилизации к своим новым формам и новому рациональному содержанию. Учитывая, что центр мирового глобального расообразования существует в наше время между Европой и Россией, становятся понятными причины последних мировых войн, определяемых как формирование действующих духовных узлов взаимосвязи старой расовой системы и новой. Ведь не следует забывать, что война есть, может быть, один из наиболее активных механизмов глобального расообразования, чья история уходит в историю первобытных рас. В войне, наиболее интенсивно изменяется генетическая база бессознательного, получая заряд преобразования космогонической энергии расовой системы в опыт приобретения нового горизонта разума.

РАСОВЫЙ ДУХ В ИСТОРИИ МИРОВОЙ ЦИВИЛИЗАЦИИ

Философия имеет дело лишь с блеском идеи, отражающейся во всемирной истории. Отвращение к волнениям непосредственных страстей в действительности побуждает приступить к философскому рассмотрению…

Гегель

"Философия истории"

Раздел 4

АКТУАЛЬНЫЕ ПОДХОДЫ В ПОНИМАНИИ ВЫСШЕЙ ПСИХИКИ

Глава 10

РАЦИОНАЛЬНЫЕ ЭЛЕМЕНТЫ ФИЛОСОФИИ НИЦШЕ

Все суждения, которые были проведены ранее, так или иначе, относятся к области исторической мысли. Первичным в истории полагается деятельность человеческой расы. Раса рассматривается как поле активности людей в духовном пространстве целей, возникающих из преодоления инстинкта смерти. При этом принципиально, что речь идет именно о поле, а не о механической связи субъекта и объекта мышления, то есть полагается, что механическая связь мышления вторична и не выражает онтологической структуры бытия. Субъект мышления рассматривается как инъективный акт инстинкта смерти, трансформирующийся в объективный духовный опыт методом непрерывного отрицания известного типа коллективной культуры, где объективность рассматривается как многообразие сюръективного мусора истории. Но тогда возникает вопрос: что непосредственно составляет содержание подобного субъективного мышления? Категоричность, связанная с необходимыми положениями механической связи мысли, нами отвергнута так же, как и понятийная структура, поскольку последняя движется исключительно в области абстракции, не касаясь содержания бессознательного акта мысли. Кроме того, принципиально оценить историческое место и время возникновения конструкции мысли, появляющейся в среде, где дикое соседствует с современными интеллектуальными достижениями, то есть меру качества рациональной структуры мысли, инициированной инстинктом смерти.

Мы исходим из того, что учение о вечном возвращении является последним метафизическим духовным опытом западноевропейской философии. Однако вникать в многообразие метафор, их игру и эстетическую картину достигаемой целостности онтологической конструкции философии Ницше не имеет смысла, поскольку последнее есть эстетический опыт, преодолевающий инстинкт смерти на бессознательном уровне. Сознание же требует определенной абстракции в постановке ясных вопросов, то есть указывает на субъект в его объективном явлении содержания разума. В идеи вечного возвращения можно найти, по крайней мере, несколько метафизических рациональных моментов.

1. Принцип нового построения рефлексии мышления, где сознание непосредственно выводится из инъекции инстинкта смерти (дионисическое, которое противопоставлено известной рефлексии христианской морали).

2. Новая интуиция истории, в которой намечается строгая противоположность ценностей расового человека ценностям массового человека (впоследствии, частично, разрабатываемая Шпенглером, но только в самых примитивных элементах)

3. Наконец, возвращение в эпоху расовых катастроф моральных начал сознания к определенным моментам истории, являющихся прообразом новых форм и целей мировой цивилизации (речь идет о греческой трагедии и, в целом, классической культуре Древней Греции)

Наиболее важно, на наш взгляд, исследовать понимание того, что составляет вечность в идее вечного возвращения у Ницше. Вечность, как известно, не существует вне духовного опыта субъективности, а всякая субъективность, первоначально, есть некоторый опыт традиционной веры. Из какой веры исходит европейский нигилизм? Здесь мы должны указать на тот момент, который не излагался в истории философии, а именно понимание, что европейский нигилизм есть первый опыт бессознательного действия воли на основании достигнутого рационального знания. Другими словами, негативное отношение нигилизма к разуму исходит не столько из тотального отрицания разума, сколько из отрицания известных мотиваций рационального мышления. Рациональному, ставящему своей целью полное освобождение от бессознательных побудительных мотивов, коренящихся в религиозном миросозерцании, противопоставляется иррациональная эстетическая картина мира, содержащая разум как самовоспроизводящуюся расовую энергию воли, являющейся духовным продуктом инстинкта смерти. Если существует новая эстетически-онтологическая данность мышления, а именно так следует оценивать содержание философии Ницше, то существует и разум, соответствующий этой эстетической форме восприятия реальности. Начала этого восприятия разума, как я полагаю, следует искать в бессознательных инъекциях инстинкта смерти. Вечность, можно сказать, раскрывается у Ницше в бессознательном действии акта воли высшего человеческого типа. Что значит, высший человеческий тип? Здесь мы возвращаемся к идеологическому "врагу" Ницше, Платону, для которого признак высшей человеческой породы сосредотачивается в наличие разума, причем, Платон предлагает сложную систему отбора юношей, обладающих разумом, для управления государством. Действительно ли платонизм является идеологией, враждебной ницшеанской философии? Платон рассуждает о божественном начале как некой высшей субстанции бытия, однако, в эпоху кризиса греческой классической культуры, монотеистические принципы, устанавливающие свои приоритеты в метафизике, были столь же прогрессивны, как и представления о разуме, разрабатываемые классической научной метафизикой в Новое Время. Другими словами, нет сомнения в том, что у Платона отсутствует отчетливое противопоставление субъекта и объекта в области онтологии, когда основным моментом бытия идеи является ее эстетически-математическая конструкция. Эстетическое составляет результат созерцания разума, образованного перестройкой психики после инъекции инстинкта смерти, а математическое выражает соотношение между привходящим из духовного опыта видимостью бытия и его чувственным аналогом в материи. Для Платона, низшая форма знания соответствует многообразию чувственных восприятий субъективности (в пределах нерасчлененной эстетической мысли), а высшая - в мифологической конструктивности онтологического опыта единичной модели порождающей идеи. У Ницше, знание выступает как низшая познавательная способность абстрактного интеллекта перед бессознательным актом воли, преодолевающего инстинкт смерти в онтологической последовательности эстетического мышления как присутствия наличия субъекта в движении инъективного опыта саморазрушения известного коллективного представления о ценностях. В обоих случаях, мы имеем отрицание жесткой взаимосвязи между субъектом и объектом в вероятностном (мифологическом) мышлении, отрицающим самодовлеющую функцию интеллекта: у Платона это отрицание осуществляется эстетически-математическим принципом познания, у Ницше - методом предельной активизации сознания иррационального акта воли, передающего информацию процесса действия инстинкта смерти как простейшего опыта нового расового сознания.

Сравнение онтологических принципов философии Платона и Ницше исключительно важно с точки зрения понимания начал субъективного мышления, когда последние в наше время, кажется, полностью потеряли всякие основания. Одновременно, необходимо осознать очень близкое понимание сущности времени у философов, живших в разные эпохи и преследующих совершенно различные цели познания. Можно сказать, что действительным является для Платона и Ницше то, в чем существует максимальный разрушительный поток времени, который выносит многообразие мусора сюръективных форм чувственного опыта бытия в область трагического сознания реальности. Начало субъективного мышления в трагическом переживании, - это то, что, безусловно, сближает онтологию Платона и Ницше. Другими словами, и за философией Платона и за философией Ницше виден поток становления во времени бытия Гераклита, однако у Ницше он получает содержание возвращения субъективного духа расы к своим архаичным первоистокам, тогда как у Платона ставится задача его измерения математически онтологическими структурами. Заметим, в частности, что и философия Гегеля вполне удовлетворяет в своем логическом содержании становлению бытия в гераклитовском учении о связи природы и времени.

То, что совершается в онтологии Ницше, - это кардинальный поворот чисто абстрактной метафизической мысли к ее смешению с бессознательной многозначностью эстетического феномена. Поворот этот не есть искусственный эксперимент художника, чтобы произвести впечатление или достигнуть новой художественной формы, - это поворот мирового духа, в котором старая расовая мораль осознается как ложная по отношению к новому раскладу исторических сил. Таким образом, эстетическое мышление становится отображением действия бессознательного акта воли в осознании присутствия многообразия расового пути человечества, когда Ницше фрагментарно описывает отдельные исторические эпохи с точки зрения процесса утверждения воли к власти высших человеческих рас.

* * * * * * *

Рассмотрим более подробно противопоставление дионисического и аполлонического, а так же противопоставление Диониса и Христа - у Ницше. Вопрос о "смерти бога", на наш взгляд, сводится к ощущению коллапса традиционного морального опыта, развивавшегося в истории западноевропейской нравственности в течение тысячелетия. Заметим, что речь идет именно о тысячелетии, как это справедливо полагает Шпенглер, вводя термин "фаустовской души", чтобы отделить период полуварварского государства франков от начал национального самосознания западноевропейских народов вплоть в кастовой системы рыцарских орденов, ибо племена франков Западной Европы существуют под влиянием арабов и византийцев, сохраняя лишь военную мощь, за счет которой с ней вынуждены считаться цивилизованные народы. При этом на рынках Востока продается огромное количество европейских рабов, как в наше время мы встречаем такое же количество рабов из Восточной Европы и Азии в Западной Европе, но только тип рабства изменился с физического на производственное. Почему Ницше постоянно говорит о недостатке полноты жизни, о противопоставлении жизни всему религиозному, духовному, ограничивающему естественные влечения человека? Разве до него полнота жизни была чем-то ограничена? Причины следует искать в том, что "технологическая" работа коллективного инстинкта смерти начинает разрушать волю к жизни, ибо не остается усилий, чтобы преобразовать коллективный инстинкт смерти в духовную систему ценностей. Действительно, при всей глубине гуманистической традиции ницшеанской эстетики, где индивидуализм доведен до абсолютной онтологической ценности, здесь ощущаются более глубокие течения, связанные с бессознательным, которые ускользали от классической философии Нового Времени. Фактически, Ницше ставит центральный моральный вопрос метафизики не в плоскости механических рассуждений о морали, которые доминировали в новоевропейской традиции, а в остроте трагического переживания, соизмеримого с трагическим переживанием христианского религиозного мироощущения. Трагизм состоит в том, что в эпоху Ницше инстинкт смерти начинает опережать волю к жизни, волю к духовным ценностям, и именно в этот момент высшая ценность представлений о свободе подменяется ее суррогатом механической активности производственной целесообразности морали раба. Уже в эпоху Ницше начинает исчезать основная идея истории, которая заключается в утверждении человеком своей высшей природы, когда сознание рабской морали противопоставляет этой центральной идеи истории разного рода принципы массово-производственной жизни, постепенно подчиняя себе интеллект, эту текучую границу между духом и материей.

Таким образом, тысячелетний путь расы заканчивается "смертью бога", если под божественным понимать высшую нравственную взаимосвязь субъективного сознания с бессмертным духом. Ранее было показано, что история движется не прямолинейно (библейское сознание времени), а спиралевидно, когда новый расовый тип возвращается к достижению морального сознания цивилизации, отделенного от него совершенно иными архетипическими представлениями о ценностях. Например, поздние неоплатоники, как, впрочем, и сам Плотин, возвращались к египетской магии, исследуя более глубокие бессознательные течения, чем опыт античной философии. Другими словами, новый глобальный путь человечества открывается не в прямолинейности течения событий истории, а в их спиралевидном многообразии эпох, которые начинают осознаваться в соответствии с этим новым моральным принципом жизни. Метафорически, у Ницше это получает определение процесса вечного возвращения, поскольку, действительно, каждая новая историческая расовая система возвращается к своей начальной точке возникновения первого опыта (впрочем, полагать этот опыт начальным, как, например, реформу фараона Эхнатона по введению "монотеистической" религии Атона, можно только условно).

Хайдеггер пытается исследовать идею вечного возвращения как метафизическую концепцию, но пытаться разобраться в многообразии эстетических средств языка Ницше методом комментариев, - это безнадежное дело, поскольку ницшеанская эстетика не расщепляется в своем многообразии языка, так как здесь духовное содержание системы метафор есть чистое откровение нового расового духа. К тому же, у Ницше оно "загрязнено" реминисценциями обыденного языка мысли. Следует рационально исходить из определения, которое дает сам Ницше своей философии, - европейский нигилизм, чтобы понять действительное содержание его эстетики. Оценочная конструкция "ничто" в данном случае есть не понятие и не категория, действующие в интеллектуальных коллективных представлениях, а прообраз бытия, выявленный как откровение течения бессознательного акта воли, преодолевающего разрушительный инстинкт смерти. Фактически, это есть возвращение к античной мысли на основании достижений современной рациональной цивилизации, как, например, Плотин возвращается к египетской мистической мысли в пределах достижений античной цивилизации. "Технически" же речь идет о рефлексии исторического мышления, когда современность оценивается не в сиюминутных настроениях массового сознания, вовлеченного в конечные цели прагматического интеллекта, а в эстетической картине мировой истории, в которой современность получает оценку, как реальное ничтожество элементарно значимых исторических событий.

За метафизическим смыслом дионисического влечения человека у Ницше, скрывается психическая активность энергии инстинкта смерти. Только так можно объяснить резкое отрицание известного духовного опыта истории, не вкладывающегося в бессознательный побудительный мотив воли. Почему этот побудительный мотив воли существует по ту сторону добра и зла? Причины следует искать в новой сакральной силе, постепенно активизировавшейся через утверждение рационалистической традиции, когда нравственным утверждается не то, что соответствует известным моральных религиозным нормам, а то, что, собственно, является разумным по существу. Очевидно, что этот качественный переход от формальных признаний религиозных норм, к совершенно новым моральным принципам, происходил в классической философии постепенно. Уже у Гегеля в конце "Философии религии" можно осознать окончательное разложение морального влияния христианской нравственности, не выдерживающего испытания новым ощущением духовного опыта истории. Добро и зло есть отчетливая противоположность между субъективным откровением духа в религиозной традиции и его объективной реализацией в мире, однако инъекция инстинкта смерти разъедает субъективное ощущение в доверии к самому сокровенному, а именно, ценности таинства чувства жизни. Безусловно, в определенном смысле, Ницше противопоставляет этому известному человеческому опыту морали то, что является сверхчеловеческим в побудительных мотивах, где проистекает полнота смысла жизни, лишенного прагматических целей. Фактически, сверхчеловеческое есть человек, потерявший традиционные моральные ориентиры и возвращенный к природе бессознательного инстинкта смерти. Чтобы преодолеть эту роковую бессмысленность существования Ницше предлагает воспитать из первородной полноты инстинктов высших начал человеческой породы новое сокровенное доверие людей, то есть воспитать инстинкт новой расы (Заратустра, на наш взгляд, есть только одна из эстетических метафор).

Заметим, что сам Ницше многократно повторяет, что его философия не имеет никакого отношения к религии. Для чего необходимо было это повторять? Нет сомнения в том, что сам стиль философской мысли у Ницше больше напоминает откровение пророка, чем традиционного мыслителя немецкой школы, методически излагающегося свои положения в строгом соответствии с нормами рассудка. Но если этот стиль пророческий, то, что он пророчит? Мы склонны оценивать философию Ницше как откровение новой расовой интуиции европейской души, соприкоснувшейся с новым духовным опытом. Именно этот новый духовный опыт (новый в ощущении инстинкта смерти) указывает на противоречия, возникающие между гуманистической моралью, присвоенной европейскими рабами, и той новой расой, которая должна оттеснить социальную инфраструктуру quasi homo. Особенно уродливо эта рабская мораль проявляется в странах, где расовый инстинкт не развит, например, в России или Китае. Здесь договор, право и моральное сознание выражают не субъективность в ее объективном явлении духа, а дух как полу природную стихию реальности. В среде таких государственных образований, как мы видели в недавнем прошлом, тотально побеждает низший человеческий тип, противопоставляя свою рабскую мораль истории и, главное, расовому инстинкту человека.

Мы рассматриваем мировую историю цивилизации как цепь попыток построения культуры homo sapiens, периодически заканчивающейся расовой катастрофой. При этом тип homo sapiens является для нас не биологическим существом, родственным примату, а человеческим существом с особым складом психики, где исключительно интенсивно развит индивидуальный инстинкт смерти. В этом смысле, африканские, семитские, азиатские и европейские народы одинаково делятся на homo sapiens и quasi homo, поэтому противоречие существует, можно сказать, на космологическом уровне, то есть в качестве глобальных законов психологии, формирующих человека. Шпенглер, описав исторические расовые катастрофы, а также дав хронологическую "схему" их развития в науке, искусстве, философии, политике и мифологии, в конечном счете, заканчивает пессимистическим приговором моральному духу Европы. Очевидно, что причины пессимизма следует искать в биологическом понимании расы, в том, что принято называть "инстинктом крови". Действительно, инстинкт смерти некоторое время удерживает пространство замкнутой циркуляции продуктивной системы человека в границах нации или народа, однако полагать, что кровь сама регулирует расовый дух, - это глубокое заблуждение, поскольку материя подчинена духу в своем движении. Скорее, имеет место нечто вроде "воронки" на некоторой территории Земли, где концентрируется глобальный процесс расообразования, когда исторический путь мирового разума можно проследить от Африки и Азии до границ современной России. Ведь путь мирового разума прослеживается как в области конечных целей людей, так и в области метафизического преломления космогонической энергии в сфере человеческого духа. Последнее, требует нового сакрального духовного опыта тогда, когда известная традиция исчерпывает свои возможности. Подчеркнем, что новый расовый дух всегда рождается из полуварской среды, будь то дорийские, германские или советские полу дикие общины, поскольку для его возникновения требуется, по крайней мере, тысячелетний опыт усвоения моральных норм мировой цивилизации.

Очевидно, что русский нигилизм кардинально отличается от европейского нигилизма своей ориентацией ценностей не на высший человеческий тип, а на униженных и угнетенных. Вероятно, именно таким образом распространялась христианская вера в среде полудиких германских общин в период великого переселения народов, когда доверие к ней вызывало, в первую очередь, сочувствие к массам рабов, к той дочеловеческой среде, которая сформировалась на границе Римской империи. Ведь, первоначально, всякая новая мораль начинается с морали рабов, поскольку доверие между людьми в новой системе нравственности на первом этапе развития осуществляется как чувственная достоверность преимущества технологических достижений цивилизации. Эти низшие грани разума, как известно, реализуются как в новых технологиях, так и в новых познавательных возможностях рассудка исследовать те области реальности, которые ранее были замкнуты для его проникновения. Поскольку, в основном, после активности большевистской орды в России остались массы рабов, то они с энтузиазмом восприняли идеи разума на уровне производственно технологического труда. Русская же философия, развитая в самостоятельном рациональном опыте на уровне малограмотной мысли, освятила эту трагедию как "революцию".

Таким образом, на наш взгляд, основной центр ницшеанской критики морали направлен не столько против христианства, сколько против социализма, в котором идея равенства людей полагается движущей силой прогресса. Ницше подвергает сомнению не столько прогресс научный, сколько адекватность взаимосвязи мирового исторического прогресса и идеи высшего блага (последнее, правда, не называется в силу особенностей эстетического языка). Высшее благо оказывается на противоположной стороне от научно-технического прогресса. Высшее благо, как и у Платона, определяется у Ницше в области сознания мифа, владеющего центральными механизмами психики через процесс трансформации инстинкта смерти в действующий дух. Но что это за миф? Здесь мы подходим к основному противоречию философии Ницше, которое характеризуется особенностями его эпохи и той культуры, к которой он принадлежал. Для понимания этого центрального противоречия, вероятно, еще раз следует вспомнить особенности философии Плотина, развившейся как последний метафизический оплот античного духа. Суть состоит в том, что, возвратившись к началам греческой трагедии, к культу Диониса, Ницше обозревает очень широкую историческую перспективу духа, более экстенсивную, чем это имеет место в диалектике исторического духа Гегеля. Эта широта открывается как новое трагическое чувство переживания субъективного времени, лишенного традиции, но принявшего для себя мир заново. Соответственно, действует и Плотин, возвратившись к интуиции египетской мистики, в которой совершенно по-новому начинают плавать логические конструкции греческой мысли. В обоих случаях, имеет место возвращение назад, и в обоих случаях это возвращение сопровождается новой эстетической рефлексией трагического переживания времени. Как у Плотина совершенно инородно присутствуют рассуждения о едином боге и человеческом грехе, так и у Ницше полностью враждебно оцениваются высшие нравственные функции разума. Великая традиция мысли заканчивается мистически, поскольку всякая подлинная философская мысль всегда исходит из того, чего не может быть в обыденном представлении, но утверждается через разрушение обыденных схем воображения. Для нас же важно то, что эта новая мистическая интуиция времени сплавляет в себе разнородные элементы осколков старой традиции в новой эстетической последовательности мыслей, ибо только за счет этого эстетического моделирования мысль, собственно, и имеет свое содержание. Следовательно, всякий духовный остаток концентрируется в эстетическом опыте, как и новый дух рождается из эстетической связи воображения, поскольку только объективное сознание красоты способно рационально преодолевать инстинкт смерти.

Можно ли рассматривать содержание эстетической мысли научно? Я полагаю, что, скорее речь должна идти о явлениях, опережающих научную мысль в сфере бессознательного духовного опыта человека. Ведь всякая новая рациональная мысль образуется из нового эстетического опыта, в отличие от формирования интеллектуальной схемы рассудка, действующей в опыте известного коллективного представления. В силу этого, чистый разум существует у Канта как вещь в себе, как трансцендентальный комплекс идей. Одновременно, отрицание известных положений разума у Ницше, связано с новой природой разума, существующей в эстетической интуиции онтологического содержания бессознательного импульса воли. Так, и христианская религия, первоначально, отвергла представления о разуме античной цивилизации, чтобы утвердить впоследствии его новые расовые положения в идеи существования единого бога. Главное, что высказывается новое в отношении субъективного разума у Ницше, - это бессознательно-эстетическое происхождение рациональной конструкции, которая уже впоследствии вовлекается в известный коллективный опыт представлений. При этом ясно, что речь идет не о всем многообразии бессознательного, а о его самой разрушительной энергии, взаимосвязанной с инстинктом смерти (в ницшеанской эстетике это определено как дионисическое в человеческой природе). Можно также сказать, что этот самый разрушительный энергетический потенциал бессознательного взаимосвязан не с социальной организацией психики человека (как это полагает психоанализ), а с его расовым архетипом поведения.

Идея вечного возвращения Ницше во многом родственна пониманию идеальной сущности объективного разума у Платона как непрерывного воспоминания духом своего прошлого исторического опыта, всплывающего в бессознательном человеке через трансформацию энергии инстинкта смерти, как существование врожденных идей. Если Платон использует положения онтологии Гераклита и Пифагора, то Ницше развивает онтологические идеи Гегеля и Шопенгауэра. Механизм рациональной памяти, в целом, определен в расовом инстинкте как опыт исторический, тогда как память социальная определяется, в основном, задачами интеллекта по реконструкции известного. Вероятно, Ницше удалось сплавить в своей философии антагонистические, на первый взгляд, философские положения исторической концепции Гегеля и иррациональное разрушительное начало, лежащее в основе акта воли, у Шопенгауэра. Воля к власти становится движущей силой истории, разворачивающей эстетическую картину мира в качестве постоянного возвращения сознания эпохи расовых катастроф к архаичным полям расовой памяти человечества. Мы видим, что своим эстетическим методом Ницше достигает то же результате, что и Платон, то есть дает возможность испытать всю полноту восприятия физической материи за пределами возможностей интеллекта посягать на неуничтожимый духовный первообраз мира. Можно сказать, что все, что проходит испытание в природе человека мгновенным действием инстинкта смерти, взывает к наивысшей полноте жизни, к многообразию утверждения новых форм, дающих новый материал для познания разума. Одновременно, и разум должен перестраиваться в соответствие с этими формами.

Рассмотрим волю к власти в качестве стратегических задач разума. Если моральные ограничения действия индивида проистекают из механизма его расовой памяти, которая хранит в себе духовный опыт народа, то разум всегда составляет горизонт познания течения духовного поля во времени. Другими словами, подлинный смысл существования человека должен иметь сакральный момент, ибо, в противном случае, процесс механизации социальной жизни неизбежно будет приводить к постепенному оттеснению сложных, уходящих в бессознательное, рациональных целей. Так, установка массового интеллекта на то, чтобы всякая мысль должна быть социально адаптированной, в конечном счете, привела к полной деградации рациональных способностей познания. Ведь действительный механизм разума возникает не в коллективной среде культуры, а в наиболее разрушительных пластах бессознательной энергии человека. Именно эта энергии (энергия трансформации инстинкта смерти в духовный опыт), первоначально, разрушает коллективные представления, чтобы установить адекватность сознания восприятию времени. Эта адекватность рациональной конструкции восприятию времени всегда образуется в нигилистическом взгляде на известные коллективные представления. Другое дело, какой род ценностей выражает этот нигилизм. Ницше как-то заметил, что для понимания всех видов современных психических аномалий европейца достаточно изучить Достоевского, у которого русские нигилисты являются в высшей степени деградантами элементарных норм полноценной психической жизни. Именно эти деграданты стали ядром большевистской орды, породив современные российские кланы quasi homo, основным критерием которых является резкая психическая аномалия. Встречам мы подобного рода нигилистов и в Китае в лице хунвейбинов, и в Африке, и в Южной Америке. Таким образом, нравственная пропасть между европейским нигилизмом и "нигилизмами" в других странах огромна. В первом случае, речь идет о закономерном отрицании полноценного исторического опыта, во втором случае, о подражании, которое никак не подкреплено собственной расовой базой. Следовательно, регрессивные начала русского нигилизма стали "моральной" базой для инстинктов большевистской орды.

То, что мы видим в наше время в поле ценностей русского нигилизма, - это его агония, обусловленная окончательным коллапсом патриархального расового поля. Ведь отрицание должно происходить по отношению к чему-либо, и если отсутствует предмет отрицания, то механически исчезает и сам смысл нигилистической позиции. Но каковы перспективы полноценного взаимоотношения людей в среде, где все элементарные моральные нормы и большинство полноценных психических реакций разрушено? На мой взгляд, разрушен язык традиционной коммуникации духовного опыта, тогда как механическая взаимосвязь людей в пределах массовой психологии и массового сознания постоянно усиливается за счет растущей активности психических аномалий. Общество стало машиной по производству quasi homo, уничтожая все средства духовной коммуникации в силу узко-производственных задач выживания своих биологических ресурсов. Мы видим, что уподобление человека животному, в конечном счете, дало свои результаты, - это деятельность человеческих масс, где активны только биологические и интеллектуальные ресурсы человека. Разуму нет места в массовом обществе.

Механическая мысль строится на безусловной базе эмпирического достижения науки. Вообще механические инструменты науки сыграли решающую роль в разрушении власти религиозных представлений, однако в наше время механическое мышление само стало догматическим в системе коллективных представлений. История эмпирического разума начинается с истории создания механических инструментов, когда Архимед сооружал различные механизмы, чтобы проиллюстрировать превосходство механического мышления в быту и в военной технике. Известна эффективность созданных им рычагов при обороне Сиракуз от римлян. Однако заметим, что наивысшая активность механического применения разума всегда совпадает с расовой деградацией народа, в котором этот разум развился. Так, Архимед, этот гений греческого научного мышления, создает свои инженерные технические механизмы в эпоху, когда греческая цивилизация начинает клониться к упадку.

Если разум имеет не механическое, а эстетическое содержание действия в мышлении, то может показаться, что речь в данном случае идет о чисто природной мотивации поступков субъекта. Но эта точка зрения ошибочна; она строится на представлении, что всякий первичный духовный опыт человек получает в религиозном воспитании и образовании. Уже Шпенглер заметил, что путь расы начинается не с субъективных начал веры, а с объективного отделения расовой морали от морали рабов. Мы лишь добавим, к рыцарским союзам, этим плавильным печам фаустовской души, дорийские союзы, в которых также происходил процесс рождения новой расы. Как правило, таинство рождения новой веры всегда сокрыто Темными Веками, поскольку первый опыт трансформации инстинкта смерти в духовную энергию народа происходит в качестве производственной активности наиболее примитивного типа человека. Но следует категорически отвергнуть попытки полагать, что эпоха переселения народов и полу варварских государств, таких как государство Карла Великого, однородно со средневековым образом жизни и нравами людей. В процессе критики религиозного миросозерцания, начатой европейским гуманизмом, рассматривались формы распада, которые естественно возникают в результате разложения аристократии, однако чем эти формы распада хуже современного распада гуманистической традиции, породившей собой феномен quasi homo? Скорее, в нравственным смысле, средневековое созерцание значительно более перспективней, чем гуманистическое (здесь мы не рассматриваем возможности развития науки и техники, а только существо евгенических процессов). Эта перспектива состоит в целостности психической активности субъекта, которая достигается как равновесие с природой в ее бессознательном таинстве инстинкта смерти. Важно различать пропасть культуры, образующуюся в результате отделения расовой морали от морали рабов, которая происходит в кастовых системах, подобных рыцарским и дорийским орденам. Здесь рождается дух расы, формируются ее исторические и рациональные ценности. В чем суть кардинального поворота исторического сознания, происходящего в кастовых союзах, где рождается новый расовый дух? В культуре древних франков человек является еще зависящим от внешних процессов цивилизации, поскольку духовное поле не обладает собственным рациональным опытом. Арабы и византийцы диктуют моду и навязывают свою государственно-политическую идеологию миру в эпоху европейского средневековья. В системе рыцарских орденов возникает самостоятельный исторический вектор развития цивилизации, образованный не извне, а изнутри бессознательного импульса воли. Крестоносцы, в отличие от полу языческой системы представлений франков, уже клянутся на верность делом Маккиавеев, еврейских повстанцев, стоявших на смерть против римлян. Они потому и дерутся на смерть с византийцами и арабами, что этот импульс является самостоятельной волей.

Можно ли полагать, что большевистская орда породила собой предпосылку для кастовой системы, подобной рыцарским орденам? В определенном смысле, можно ответить утвердительно, поскольку патриархальный тип русской общины препятствовал процессу глобального расообразования устойчивостью нравственных начал, уходящих в глубь веков. Так как, в отличие от древних франков, русская община регрессировала в сторону кочевых инстинктов, ассимилируя окружающие кочевые племена, то возникла неизбежность формирования внутри ее связей жесткой кастовой системы, где бы кочевые инстинкты различных народов переплавлялись в новый расовый архетип. Начало этому процессу положил Грозный в формировании опричнины. Несмотря на варварство этого явления, нельзя не заметить, что оно имеет вполне отчетливый механизм процесса расообразования, когда новый тип элиты власти формировался уже не только из русских, но и татарских, лучших представителей народа. Впоследствии, Петр Великий расширил этот процесс формирования элиты власти из людей различных национальностей и народов до общеевропейского уровня. Вместе с проходимцами, хлынувшими в Россию с реформами Петра, здесь появились и талантливейшие люди. А деятельность в петербургской академии наук великого Эйлера доказывает, что в это время Россия действительно становится частью мировой цивилизации современного типа. Возможно, что такой подход к формированию элиты власти из лучших представителей различных народов существовал во всех крупных империях, но для нас важно установить, на каких принципах формировалась эта расовая элита власти?

Основным моментом политически-государственной системы династии Романовых был договор, построенный на принципе веротерпимого государства, где абсолютизм власти строился в качестве формирования микросистемы западного европейского стиля цивилизации. Причем, единственное, что в полной мере прижилось от реформ Петра в российской государственности, - это военно-политическая организация, собственно, военный дух европейского стиля. Этот дух еще полностью отсутствует в армиях русских царей допетровского периода. С другой стороны, наука, искусство, бытовая культура европейского стиля постоянно загнивали в российской жизни, давая скудные самостоятельные результаты. Мы видим, что военно-политическая машина, механическое целое, построенное как военизированная система, есть неизбежное начало всякой новой исторической расы. Другие виды культуры мировой цивилизации не могут иметь перспектив развития на первом этапе формирования расы, поскольку расовый инстинкт образуется из наиболее разрушительных бессознательных движений воли. Почему же тогда такая крайне негативная оценка советского режима, являющегося агрессивно военно-политическим по преимуществу? Мы смотрим, прежде всего, на существо евгенических процессов, кардинально различающих власть до большевиков и после. В первом случае, военно-политическая система европейского стиля наложилась на быт патриархальной общины, сохраняя пространство тысячелетнего духовного опыта; во втором случае, это пространство было разрушено и на его месте утвердилась мораль рабов (марксизм). Говорят о твердости и стойкости большевиков. Но разве гунны Аттилы или татары Батыя были менее стойки и воинственны? Для критерия подлинности военно-политической системы необходимы отчетливо видеть наличие или отсутствие в ней самостоятельных рациональных форм культуры.

Глава 11

РАСОВЫЙ ДУХ ФИЛОСОФИИ ИСТОРИИ ГЕГЕЛЯ

В отношении философии Гегеля существует много предрассудков, быть может, даже больше, чем в отношении философии Ницше. Но наибольший предрассудок, вероятно, заключается в том, что философию Гегеля понимали как историческую базу марксизма. Как известно, основной тезис в трактовке философии Гегеля в марксизме сводится к тому, что гегелевский исторический дух есть непосредственно действующая природа, то есть человек в истории есть непосредственно природное существо, использующее свой интеллект для механического преобразования внешнего мира. В этом смысле, человек действительно становится подобным примату, поскольку, хотя у обезьяны нет разума, в ней все-таки существуют какие-то зачаточные функции интеллекта, и предположить, что человек без разума мог произойти от обезьяны вполне допустимо. Собственно, это предположение и сыграло столь значительную роль в тотальном преобразования политически-государственных систем ХХ века, когда механический интеллект и растительно-животная функции человека были возведены на пьедестал общечеловеческих ценностей в социалистических государствах. Производство, как известно, было основной движущей силой истории в учении марксизма, а человеческая масса, где каждый индивид есть непосредственно природное существо, обладающее интеллектом, создатель и, одновременно, продукт этого производства. Впрочем, у нас нет задачи, исследовать взаимосвязь гегелевской концепции духа истории и марксизма, как, например, это имеет место у Маркузе, - наша задача состоит в том, чтобы понять взаимосвязь, не изученную в философии истории, а именно, внутренние взаимоотношения между философией Ницше и философией Гегеля. Разум в понимании высшей культуры отличается познавательными способностями от интеллекта так же, как интеллект отличается от чувственного восприятия. Это то, что принципиально игнорируется в исследовании гегелевской философии. Причем отличия здесь не формальны, когда приводятся разного рода описания механического перехода понятий друг в друга, а тотальны, в качестве исторической позиции логики вне каких-то позитивистских костылей науки. В конечном счете, наука существует всего около двух с половиной тысяч лет в современном ее понимании, тогда как борьба расы homo sapiens против низших форм человеческой природы насчитывает десятки, а может и сотни тысяч, лет.

Одним из основных моментов в понимании философии Гегеля мы рассмотрим расовый прообраз его исторической концепции. Ведь именно здесь произошла подмена подлинной идеи истории, когда неясность в понимании коллективного принципа, действующего в истории, привела к представлению, что историю творят человеческие массы. Во многом, Гегель сам дает повод для таких утверждений, заявляя о движении духа в массы людей, однако следует правильно понимать, что он имеет в виду, рассуждая о явлении духа. Первичным, в понимании действия разумного духа в истории следует полагать принцип отрицания предшествующих исторических форм бытия. Это то, что марксизм усвоил очень хорошо, создав теорию борьбы социальных классов. Однако отрицание, как известно, происходит в объективном духе не уничтожением классов друг друга, а оттеснением низших рациональных форм культуры. Другими словами, борьба между людьми в истории имеет не механический характер, определяемый производительными силами, когда один клан quasi homo борется с другим кланом, чтобы овладеть собственностью и, следовательно, властью в идеологическом плане, а борьба происходит с целью утверждения полноценных евгенических процессов, выражающих позиции и цели исторической расы как проекта мирового разума. В наше время, когда речь о высшей человеческой породе сводится к глумлению над высшей культурой и болтовне полностью дегенерировавших аристократов и интеллектуалов, трудно представить себе кастовый дух, являющийся основанием истории. Однако именно этот дух имеет в виду Гегель, развивая свое учение о развитии абсолютной идеи в истории.

Мы имеем в оценке исторической концепции Гегеля две ложные крайности, одинаково извращающих дух его учения. Одни утверждают, что Гегель в своем учении о духе следует прерогативам христианского откровения и даже углубляет их (как протестантский мыслитель) в сторону Ветхого Завета, другие полагают, что Гегель был первым систематическим материалистом (эта линия, как известно, разрабатывалась марксизмом). В обоих случаях, очевидно, происходят подмена существа учения с целью доказать правоту своего, традиционного, или материалистического представления об истории. В отношении христианства и религии вообще, следует сказать, что в ней существует архаичный опыт трансформации инстинкта смерти в человеческий дух, тогда как материалистическое понимание истории вообще исключает действие инстинкта смерти и, следовательно, существование человека высшего типа, имеющего собственные прерогативы ценностей в истории. Действительный смысл философии истории Гегеля состоит в течении расовой энергии человечества, преобразующей массы людей в цели и средства мирового разума. Дух, вообще говоря, понимается Гегелем как область целостности системы рациональных понятий, однако момент отрицания конечных положений рассудка в системе направлен не в сторону объективизации эмпирических процессов и явлений бытия, но в сторону дальнейшего раскрытия субъективности. Путь расы от косвенной причастности к абсолютной идеи, когда разрозненная группа племен вдруг приобретает историческое содержание, как это было с народами моря или с древними германцами, описывается в гегелевской системе в качестве процесса объективизации духа. Абсолютным в духе, на мой взгляд, полагается его происхождение в метафизической крайности, то есть в бессознательном движении инстинкта смерти, преодолеваемом как осознание субъектом своей исторической задачи и цели. Поскольку содержание философии Гегеля раскрывается через смысл того или иного понятия, причем всякое понятие действительно только тогда, когда включает в себя противоположную крайность, то конструкция связи - дух абсолютен, выражает не столько акцент на достигнутом знании абсолютного духа, сколько возможность перспективы этого знания в новые смысловые функции. По крайней мере, очевидно, что в отличие от эмпирической мысли, диалектика Гегеля оперирует онтологическими крайностями явлений по преимуществу, и в силу своей взаимосвязи с кантовским субъективизмом, и поскольку здесь субъект выводится не из системы коллективных представлений, а из процесса их опосредствованного отрицания. Можно сказать более определенно, основной момент в понимании разума у Гегеля выражается в том, что разум нельзя представить, но наоборот, все, что существует в представлении, является непосредственным упрощением рациональных явлений для деятельности интеллекта, осуществляющего взаимосвязь между эмпирическими и духовными закономерностями мира.

Мы не будет разбирать аргументы, в которых доказывается связь гегелевской философии с религиозным мировоззрением, поскольку это неизбежный регресс мышления, - для нас важно установить то, что понимает Гегель под природой, ибо именно в понимании сущности природы возникают различные разногласия в отношении содержания его онтологии. Известен тезис марксизма о формальной структуре понятия "бог" у Гегеля, якобы не выражающий никакой сакральной истины исторического духа. Однако такое понимание очень поверхностно, поскольку бог мыслится у Гегеля как удерживаемая мышлением наивысшая субстанция свершившейся истории, тогда как возможность отрицать существование бога допускается не из комплекса конечных представлений рассудка, а из понимания, что подлинный разум является новым знанием, ранее не известным для представления. Причем здесь не принципиально, какой род этого знания, научный или психологический, выходящий за пределы науки, - главное, что он нов по отношению к сложившейся системе коллективных представлений. Таким образом, отрицать бога в системе понятий гегелевской системы допускается, однако требуется, чтобы отрицание имело равноценное содержание высших ценностей по отношению к мировой истории. Именно последнее всегда упускалось в марксизме. То, что Гегель формально не делит ценности на высшие и низшие, говорит только лишь о вторичности его эстетической позиции перед логическими задачами. Но поскольку он тотально исходит из существования мирового разума, порождающего собой все многообразие явлений мирового духа, то эстетическая позиция здесь выражает тот средний член связи противоположностей, за счет которых система понятий непосредственно становится действием, а не только мышлением абсолютной идеи. Другими словами, становление бытия как мирового процесса истории осуществляется за счет сакрального опыта мирового разума, и вопрос состоит лишь в том: какова сила, определяющая эту сакральную область духа? Мы называем ее волей исторической расы.

Современные антиисторические концепции давно стали отождествлять то, что содержит в себе опыт мирового разума, с разного рода стихийными потрясениями народов и рас, к разуму имеющие косвенное отношение. Так, очень популярно сравнение большевизма и фашизма с точки зрения тоталитарного режима, а в отдаленном прошлом истории проводятся параллели, отождествляющие орду татаро-монгол с войсками А. Македонского. Эти псевдоисторические параллели указывают на ложные предпосылки гуманистических представлений об истории, строившихся в соответствие с задачами разрушения религиозных представлений и пытавшихся поставить на их место науку. Культ разрушения старого, действовавший в революционных теориях и обслуживающих их научных гипотезах, возник из крайне узко понимания разума, практически противоположного пониманию разума у Гегеля. Если для Гегеля, наука была только частью мирового духа, может быть, наиболее близкого к содержанию разума, то это понимание никак нельзя сводить к позитивистским ценностям, в которых критерий подлинного разума соответствует исключительно научному знанию.

Возникает существенный вопрос: за счет чего в мировой истории у Гегеля господствует мировой дух, если для духовной энергии естественно терять концентрацию, распространяясь в человеческих массах? Другими словами, почему духовное пространство ценностей сохраняет свою автономию и лишь переходит от одной исторической нации к другой? Это существо естественного распространения духовного знания и, одновременно, существование его границы по отношению к конечным целям людей, и есть расовая энергия воли, вырабатываемая через действие индивидуального и коллективного инстинкта смерти и трансформирующаяся в духовный опыт. Крайне важно понимать наличие границы между расовой и массовой организацией психического склада человека, существующего в потоке активности инстинкта смерти, проникающего субъективные желания людей, а затем возвращающего к своему происхождению в метафизической интуиции существования духовного знания. В каждом человеке, вероятно, существует это массовое (стадное) и расовое (индивидуальное) начала, между которыми всегда происходит борьба, поскольку дух есть непосредственно борьба между жизнью и смертью. Человеческая жизнь, лишенная инстинкта смерти, никогда не выходит за пределы растительно-животных функций, каких бы новых технологических достижений не достигал интеллект, ибо интеллект есть граница духовного и материального, но не сам действующий разум.

Гуманизм создал уже догму представлений о религии как оплота мракобесия и невежества в истории человечества. В действительности, все значительно сложнее. То, как возникла религия, особенно понятно становится в наше время, когда современная мысль освобождается от гуманистических предрассудков, втягиваясь в совершенно новый цивилизационный процесс. При всей наивности религиозных представлений об ангелах и бестелесных духах, именно здесь пролегает магистральный путь трансформации энергии разума, растворенного в природе, в дух человеческий. Ведь, очевидно, что наивное понимание разума в гуманистических представлениях о справедливом обществе и научно-техническом прогрессе, должны будут восприниматься через несколько веков так же, как воспринимается в наше время религиозная мораль. Безусловно, научно-технический прогресс останется в будущем мировой цивилизации, однако его связь с разумом должна претерпеть такие же глобальные изменения понимания сущности духовного явления, которые пережила христианства церковь от начала своего возникновения в римских катакомбах до современного заигрывания с циничными нравами массового общества и попытках обосновать религиозное представление о чуде "научными" методами.

Таким образом, центральным моментом рефлексии в диалектике Гегеля является опосредствование абстрактного понятия в-себе переходом в эстетическую бессознательность целостности духа, преодолевающего инстинкт смерти. Поскольку дух, безусловно, есть отрицание жизни, но отрицание, удерживающее в себе отрицаемое как отрицание отрицания, то здесь кантовская эстетика субъективности получает совершенно иное содержание смятия рассудочной конструкции в живое противоречие реальности. С другой стороны, для-себя понятие раскрывается как этот средний член эстетической реальности, бессознательно преодолевающей инстинкт смерти. В противном случае, противоречия бы так и оставались неразрешенными, поскольку существовали бы в чистой абстракции, лишенной внутреннего бессознательного становления системы понятий в непосредственной природе разума.

Отдельно следует остановиться на тезисе Гегеля о "конце истории". Его трактовали по-разному, но основной смысл этих комментариев сводился к тому, что более чем произошедшего в пределах коллективного опыта мировой культуры, ожидать в истории не приходится. Первым, кто опроверг это положение, был Ницше, как известно, противопоставивший истории человека (христианской морали и нравственности) миф о существовании сверхчеловека. Сверхчеловек, прежде всего, заметим, есть расовое существо, действующее в человеке, заложенное в диалектике Гегеля как непосредственное в эстетическом созерцании субъекта. Если устранить механическую взаимосвязь субъект-объектного движения понятия, то возникает эта эстетическая мифология о мировом разуме, на первый взгляд, возникающая из ничего (как известно, это один из основных аргументов против Гегеля у Шопенгауэра). Ницше лишь указал источник этой мифологии, - расовый инстинкт, коренящийся в бессознательных движениях воли человека высшего типа. Таким образом, правильное понимание "конца истории" состоит в том, что всякий путь исторической расы имеет неизбежный конец, а поскольку раса есть феномен духовной реальности, частично проектирующийся в эмпирическую реальность, то разрушение слоя полноценного эстетического созерцания неизбежно влечет за собой и разрушение рациональных связей рассудка. Рассудок, можно сказать, вырождается в голый интеллект.

Ницше, действуя в духе своего времени, развивает свои эстетические конструкции в пределах представлений об арийском мифе. Здесь следует сказать, что расовый тип homo sapiens, хотя и нельзя сводить к биологическим признакам европейской расы, нельзя, одновременно, забывать, что, эмпирически, этот тип возникает в своей законченной форме именно в Западной Европе, поэтому, вероятно, острие арийской теории было направлено на доказательство существования биологической достоверности этого типа человека. Таким образом, можно предположить, что арийская теория лишь фактически зафиксировала эмпирический факт свершившийся истории, правда, на основании представлений о биологическом неравенстве рас. У Гобино существует множество несуразностей, противоречащих элементарным научным знаниям и исторической последовательности возникновения цивилизованных народов. Попытка навязать мировой истории идею формирования всех форм высшей культуры исключительно европейской расой может полагаться справедливым только отчасти, а именно, как выявление конфликта между типом homo sapiens и низшими расовыми формами в процессе глобального расообразования. Однако европеец, как представитель рода homo sapiens, является таковым не в силу своих биологических свойств, а в силу определенного результата действия мирового разума, действующего как субъективно (то есть в поступках людей и народов), так и в объективной реальности мирового духа (то есть в качестве концентрации большей рациональной энергии в европейском менталитете, чем в других народах). Другими словами, как, например, египетская цивилизация в 1-2 тыс. до н.э., выражает наивысший результат процесса формирования homo sapiens в данное историческое время, так и европейская цивилизация стала подобным эпицентром последних веков.

Безусловно, понимание подлинного смысла истории должно выражать ее духовное содержание, - это истина, из которой исходил Гегель, требует уточнить главное, - различие предпосылок, действующих в бессознательной природе человека. Ведь Гегель, во многом находясь под властью кантовской теории практического разума, что бессознательное самостоятельно не способно возбуждать волевой импульс, но полностью зависит от активности интеллекта. Эти архаичные представления, уходящие в своих основаниях к теологии Августину, и стали поводом для критики философии истории Гегеля с точки зрения неясности бессознательных моральных побудительных мотивов людей, действующих в истории. В действительности, не имеет своей воли лишь человеческая масса, это вязкая среда людей, подчиненных механическому интеллекту и чувству животного выживания, поскольку расовая среда, где возникает и утверждается духовная энергия цивилизации, наоборот, движется в поле бессмертных феноменов духа. И если в опыте старых исторических рас эти феномены определялись в области божественного откровения, то новая историческая раса действует в поле феноменов рационального откровения духа. Почему тогда мы полагаем, что в философии истории Гегеля речь идет все-таки по преимуществу о расовом, а не массовом, принципе развития истории?

Мы исходим из того, что философия Гегеля дает последний онтологический метод понимания истории с точки зрения разумного духа. Среда понятий рассматривается здесь как исторический материал представлений глобального расообразования, поскольку достижение определенного рода коллективных рациональных представлений отображает, одновременно, и существо власти высших психических актов над низшими. Однако следует категорически опровергнуть попытки сводить философские взгляды Гегеля, как к религиозным мотивациям, так и к материалистическим, поскольку сам диалектический метод построен таким образом, что не касается бессознательного не в силу отрицания его существования, а в силу выбранной границы самого материала исследования, которое характеризуется достигнутым на данный исторический момент времени системой коллективных рациональных представлений. Наоборот, внутри взаимосвязи системы переходов понятий заложена необходимость отрицания этих коллективных положений рассудка с целью расширения рациональной базы.

Таким образом, попытки видеть в философии истории Гегеля интеллектуальную базу марксизма полностью безосновательны. Мы же полагаем, что философия истории Гегеля является интеллектуальной базой для эстетики Ницше, а именно, со стороны взаимосвязи разума и бессознательного расового инстинкта, действующего в глубинах психики. При этом в отличие от биологических различий рас, философия Гегеля строго придерживается космологической природы разума, когда тот или иной расовый тип человека рассматривается в непосредственной динамике развития мировой цивилизации. Принципиальная позиция Гегеля в понимании существа разума, выходящего за пределы представлений, но определяющих их в качестве объективного опосредствования субъективных целей индивидов, составляет то базовое определение разума, из которого мы исходим. Вопрос лишь состоит в том, куда проецировать космологическую природу разума: к конечным целям массовой психологии человека или к бессознательным мотивациям разума в механизме действия инстинкта смерти? Первая линия представлений о разуме приводит нас к марксистской теории, вторая линия отображает эстетику Ницше.

Возвращаясь к оценке исторических событий, где происходят расовые катастрофы, подобные движениям человеческих орд: гиксосов, дорийцев, германцев или большевиков, необходимо признать, что эти явления являются своего рода "черными дырами" в общем развитии глобального процесса расообразования. Создается впечатление, что старые расы вдруг тотально исчезают, а на их месте появляются племенные образования, энергично и уверенно продолжающие технологические разработки исчезнувших рас. Ведь расу отличает от племени (даже внутри самого племени) отчетливый духовный импульс, уходящий в мифологические представления о происхождении человека и мира. Пока дух жив в действительности, а не в формальных ритуалах, раса обладает перспективой своего дальнейшего существования. "Огонь" расового духа выражает миф о происхождении человека и мира, оформленный в эстетических ценностях, противостоящих инстинкту смерти, поскольку только эстетический феномен не разлагается во времени, создавая границу между бессознательным и сознанием в рефлексии познания разума.

Если отбросить малоубедительные попытки обосновать существование разума исключительно через достижения науки, то современные представления о homo sapiens являются мифом, возникшим относительно недавно. Материала о происхождении человека не в силу божественного начала, а в силу откровения разума, современная цивилизация имеет очень мало. С другой стороны, нет сомнений в том, что миф о происхождении homo sapiens является фундаментально иным, чем миф о сотворенном человеке, возникшим из библейского откровения. Причем, современная историческая эпоха характеризуется тем, что массовый тип человека, или тип quasi homo, уже создал средства культуры, враждебные разуму, поэтому историческим аналогом подобной эпохи (очевидно, условным) можно полагать нашествие варваров, усваивающих технологические достижения цивилизации, но полностью игнорирующих духовный опыт. Следует понимать также, что конфликт между quasi homo и homo sapiens есть конфликт не биологический, а конфликт, существующий в самой природе человеке, когда в столкновение приходят ценности сознания. Ведь ценности и есть живые идеи, отображающие нравственный конфликт, действующий как глобальная перестройка психики в соответствие с современными нормами морали и права. Сущность конфликта сформулирована у Ницше, - это противоречия между моралью рабов и моралью господ. Следует лишь скорректировать, что основные положения морали рабов были заложены не в христианстве, как это полагал Ницше, а в началах представлений гуманистической морали о равенстве людей. Действительно, перед богом люди равны, однако следует уточнить, что в наше время представления о божественном уже не отображают нравственного закона. В наше время нравственный закон существует в том, где действуют метафизические рациональные закономерности. Поэтому этот тип равенства есть фикция рассудка, оперирующего фантомами моральных ценностей.

Основное положение философии истории Гегеля утверждает, что история существует только в том народе, в котором присутствует метафизическая идея разума. И здесь следует категорически уточнить иерархический принцип истории, излагаемый Гегелем, который полагает, что низшая форма разума, действующая в эмпирической достоверности сознания, вообще исчезает, если осознать, что в ней нет духовного начала. В этом смысле, строго говоря, человеческая масса не имеет никакого отношения к истории, поскольку в ней отсутствуют стратегические перспективы разума как духовной идеи. Человеческая масса обволакивает всякую стратегическую перспективу разума, требуя довольствоваться человека как можно меньшим количеством высших ценностей, но больше стремиться к материальным благам.

Рассмотрим на примере сравнения судьбы еврейского народа в начале христианской эры и русского народа в последние три столетия, чем является филиация мирового процесса расообразования. То, что сближает евреев и русских этого периода, - это крайняя агрессивность по отношению к аморальной активности человека в поле цивилизации. Три иудейских войны против римлян и три войны русских против Западной Европы (против Наполеона, Первая и Вторая Мировая Война) являются энергией воинственной агрессии нового исторического расового духа, выбирающего для своего начального появления абсолютно гнилой народ (именно таковы евреи в начале христианской эры и русские в последние три столетия). Существо агрессии народа, определяющего начальный архетип новой исторической расы, выражает нравственный закон в его зачаточном виде, каким он должен раскрыться впоследствии, освобождаясь от своих узких национальных черт. Почему агрессивность в отношениях между людьми сохраняется и в наше время в поле русско-советской цивилизации, когда, кажется, все национальные черты в государственной жизни стерты? Можно сказать, что центр глобального расообразования окончательно сместился в Россию, поскольку Западную Европу в наше время характеризует окончание истории мирового разума в данной этнической системе, когда все субъективные цели объективно реализовались в истории. Этот "конец истории", впрочем, никак не относится к истории России, в которой история, в ее рациональном смысле, еще, собственно, не начиналась. С точки зрения истории мирового разума, события, произошедшие в России в ХХ веке, сравнимы с захватом большей части Западной Европы гуннами, этой этнической волной, в которой активность субъективного разума стремится к нулю. Нашей задачей является расчистить место для новой исторической расы, когда перегной полудиких советских общин смешался с осколками русской нации, заложив базу для новой расовой организации человека.

Возвращаясь к философии Гегеля, следует сказать, что та или иная историческая идея в истории действует только до того момента, когда волевой импульс народа или нации создает расовое поле действий ее реализации. Например, как в судьбе Ю. Цезаря, так и в судьбе Наполеона мы находим родственный признак вырождения расы, связанный с исчезновением рационального поля существования людей: в первом случае, римского народа, во втором случае, французской нации, поскольку духовная связь между индивидами всегда требует какой-то реальности своего проявления. Как только все слои высшей реальности исчерпаны, тогда дух начинает свою разрушительную работу: мужчины теряют способность воевать и заниматься репродуктивным производством себе подобных, женщины не желают рожать, а стремятся к равноправному наслаждению жизни вместе с мужчинами, теряя элементарные признаки женственности, зато приобретая уродливые черты мужского начала. Лебон, анализируя деградацию романской расы, вполне в духе аристократического сознания критикует действия и ценности Наполеона, однако его критика родственна критике республиканцами, такими как Цицерон и Катон, действий Цезаря. Историческое сознание аристократа всегда направлено назад, где существует золотая эпоха высоких идеалов аристократии, - это подтверждают и взгляды графа Гобино. В действительности же, дух времени всегда направлен только вперед, уничтожая сгнившие представления, а вместе с ними часто уничтожая народы и расы. В потоке исторических событий, как мы видим, эпохи расовых катастроф выбрасывают в случайные события Темных веков, в эпохи переселения народов и гибели государств такой человеческий сброд, который в полноценные исторические эпохи вызвал бы глубокое презрение, а скорее всего был бы исключен вообще из поля какого-либо внимания.

Поскольку первое десятилетие советской власти характеризуется тотальным террором против элиты русской нации, то пафос террора становится пафосом победившей морали рабов. В дальнейшем, мы видим, что уже со Сталина осуществляются попытки восстановить прерогативы патриархальной культуры. Однако глубоким заблуждением является полагать, что эти попытки восстановить элементы патриархального быта народа связаны с сочувствием к русской нации. В действительности, имеет место естественный закон ассимиляции бандитских формирований, постепенно трансформирующихся в полудикие общины под воздействием расового духа, в которых возникает непосредственный филиативный узел мировой истории, то есть сплав агрессии бандитской натуры с простейшими патриархально-родовыми инстинктами. Вероятно, так возникал великий римский народ из разрозненных банд горных пастухов, дорийские союзы из полудиких северных племен, подчинивших себе, в первый момент, ахейский народ с тысячелетней историей, а также рыцарские ордена из полудиких франков. Другими словами, мы настаиваем на зачаточном развитии исторического поля в России, сравнивая его с государством франком, возможно (продолжая сравнение), недавно освободившегося из-под власти воинственных племен диких гуннов. Трибалистический главарь есть основополагающий архетип российской социальной активности, этот матрос Железняк, с широкими жестами рук, с особенной походкой полудикого зверя, случайно выброшенного в историю ураганом событий расовой катастрофы. Менее всего мы склонны иметь иллюзию по поводу настоящего положения русской нации, лежащей в руинах после большевистского нашествия. Ведь, так или иначе, вся современная социально-активная среда, ликвидировавшая Советский Союз, имеет свои генетические корни в большевистской орде, поэтому естественно враждебна элементарным нравственным нормам всякого проявления морального закона. Отсюда возникает тот замкнутый круг, когда многочисленные политические убийства и убийства, связанные с частной собственностью, имеют малый процент раскрываемости, - причины следует искать в изолированности абстрактных правовых законов от реальной жизни индивидов.

Возвращаясь к сравнению положения еврейского народа в поле активности античной цивилизации и русской нации в поле действия западноевропейской цивилизации в наше время, мы находим основную причину агрессии евреев и русских против морально-правовых форм социальной модели античной и современной цивилизации в отрицании конечного набора ценностей, выражающего наиболее активную силу этой цивилизации. Наивно полагать, что речь здесь идет только о евреях и только о русских. В действительности, эпицентр глобального расообразования, вероятно, концентрируется в духовном опыте определенного народа в силу объективных причин существования архаичного расового поля, действующего в глубинах коллективного бессознательного. Образуется своего рода "воронка", или черная дыра (если использовать простейшие метафоры), где исчезают все ограниченные цели людей, поскольку интенсивное поле инстинкта смерти поглощает конечные цели индивидов перед задачей стратегического понимания задач разума. Если разрушается духовная взаимосвязь между людьми, то народ или нация начинают образовывать аморфную массу, слепо следующую положениям различных схем массового интеллекта. Именно здесь мы возвращаемся к пониманию избранного народа (или нации) не в христианском, а в гегелевском смысле, то есть как единства индивидов, обладающих разумом и реализующих его духовные исторические цели. Таким образом, дух в истории Гегеля является расовой энергией воли, осознаваемой через систему понятий в качестве действия онтологических законов, определяющих собой судьбы людей и наций.

Какова может быть стратегия разума в современной России после разгрома в ней марксисткой морали рабов? Во-первых, следует реально оценить историческое сознание, действующее в российской действительности, что, в частности, мы и реализуем в данной работе. Во-вторых, конечно, необходимо осознать необходимость оттеснения от власти кланов quasi homo, присвоивших себе в результате приватизации собственность разгромленной Российской империи. Так, в исторической оценке событий не существует идеологических схем массового интеллекта как-то: "перестройка", "пролетариат", "экономические интересы", но существует моральный смысл существования определенного народа или нации, человека или расы. Ведь экономическое сознание по существу есть сознание человека низшего типа, который активизируется в эпоху расовых катастроф. Кроме того, в историческом сознании время одного века, когда империя рушится, а затем возникают попытки ее восстановления, сравнимы с одним днем жизни человека, если речь идет о духовном расовом опыте. Поэтому, в нравственном смысле, оценка исторических событий, происходящих в России, соответствует развалу Российской империи конца XIX века, когда в ней появляются те крайние деструктивные силы, которые впоследствии заканчиваются агрессией большевистской орды.

Гегель прямо указывает на единственную реальную силу мировой истории,- это раса homo sapiens, которая утверждает себя через опыт развития исторических рас. Существенным вопросом является вопрос о причинах разгрома объединения homo sapiens в различные исторические эпохи, когда судьбы цивилизованных народов заканчиваются, в конечном счете, расовой катастрофой и исчезновением определенных структур мировой цивилизации. Гегель, практически, не решает этого вопроса, пытаясь идеализировать существующий государственно-политический строй современной Германии, однако в самой расовой энергии мирового разума заложен импульс к утверждению духовного опыта человечества в неисследованном материале духовного опыта сознания и, следовательно, в отрицания всякой попытки превращать в догму определенную систему коллективных представлений о ценностях.

Глава 12

ПСИХОАНАЛИТИЧЕСКАЯ ИНТУИЦИЯ В ПЕРЕОСМЫСЛЕНИИ МИРОВОЙ ИСТОРИИ

Основным отличием человека от животного полагается нами чрезвычайно высокая концентрация инстинкта смерти у первого в бессознательной энергии психики, которая в результате различной психической трансформации переходит в духовный субъективный опыт. У животных, особенно обладающих зачатками высшей психологии, таких как дельфины и слоны, этот инстинкт в зачаточном виде, вероятно, также существует, однако полностью этот инстинкт выразился в жизнедеятельности человеке. В этом смысле, подлинная история человечества и есть, собственно, постоянный вызов низшей психической организации в лице инстинкта самосохранения. Вслед за психоанализом, я полагаю, что сознание индивида определено его психической бессознательной энергией, но, в отличие от психоанализа, я рассматриваю центральным энергетическим центром психики не сексуальный инстинкт, а инстинкт смерти.

Нашей задачей является восстановление метафизического принципа мышления, поскольку вне его содержание мышления теряет всякую самостоятельность, становясь игрой различных случайных идеологических сил, не имеющих никакого отношения к подлинному разуму, или традиционных научных знаний, не объясняющих происхождения духовного опыта. Одновременно, следует указать на основной признак высших закономерностей разума, который состоит в том, что разум выходит за пределы коллективных представлений, поскольку коллективные представления есть то или иное приближение к разуму, но не его действительная природа. Принципиальным, с психоаналитической точки зрения, является получение первичного импульса рациональной психологии человека в инстинкте смерти.

То, что из чего мы исходим, кардинально отличается от эмпирических положений науки Нового Времени, в которых начальным моментом познания является доверие к восприятию и ощущению. В инстинкте смерти первичным выражается инъекция акта воли, преодолевающая этот инстинкт бессознательно, за пределами восприятия и ощущения, когда эстетический феномен образует простейшую рациональную структуру. Ранее было показано, почему у Ницше метафорический язык состоит из подобных рациональных структур. Можно сказать, что субъективное и объективное течет в восприятии длительности времени этой инъекции, объективизируясь как множество точек восприятия "я", каждая из которых лишена самостоятельного онтологического содержания. Поэтому взаимосвязь "я" и мышления в этой инъекции относительна, составляя некое вероятностное пространственное множество группы точек сознания "я", выявляющих данный объект. Так, современное мышление возвратилось к структуре платоновской идеи, в которых законы рефлексии строятся на отображении единства и множества, когда основополагающим является непосредственно функциональная связь эстетического образа и первообраза.

У Фрейда построен метод очень близкий к познавательным способностям разума в исследовании бессознательной энергии, однако эта энергия рассматривается не со стороны акта воли, а со стороны социального инстинкта самосохранения и, следовательно, эволюционного принципа приспособления человека как животного к внешней реальности. Здесь человек полагается социальным животным, тогда как мы полагаем, что социальное не касается высшей психической организации человека. Другое дело, что психоаналитическая теория, в которой бессознательное, подсознание и сознание выстраиваются как разные уровни психической энергии, переходя, как электроны, с одной оболочки на другую, дает возможность осознать реальную сложность мышления как такового, не упрощая его до простых алгоритмов, на которых построен научный метод Декарта. В науке, действительно, подобное упрощение необходимо, но в области философии, которая использует науку только в качестве инструмента исследования духа, это упрощение неизбежно приводит к деградации мысли. Замечательно, что в психоанализе наука является составляющей исследования того, что, собственно, превышает сам инструмент исследования, то есть психической энергии бессознательного. В этом смысле, Фрейд действует так же, как и Гегель, полагая мышление не самоценностью, а частью явления, превышающегося возможности рассудка, только в первом случае, речь идет о психической энергии, а во втором случае, о духовном феномене. Отсюда возникает и различие в акценте ценностей: у Фрейда эти ценности концентрируются в социальном мышлении, у Гегеля - в мышлении государственном.

Фрейд, рассматривая бессознательную энергию в целом, не выделяет инстинкт смерти как центр производства именно человеческой, а не животной, энергии психики. Нет сомнения в том, что и животное действует в соответствии с бессознательными влечениями, когда различие между животным и человеком устанавливается в области наличия сложной (человеческой) и примитивной (животной) социальной активности. Известная гипотеза Фрейда о происхождении зачатков цивилизации из взаимоотношений между самцом первобытной орды и его сыновьями, лишенными самок, а затем убившими отца с целью овладения этими самками, полагает началом возникновения культуры социальную функцию сознания. Безусловно, здесь вопрос об инстинкте смерти не может ставиться в качестве несоциальной (расовой) активности бессознательного. Мы противопоставляем теории Эдипова Комплекса элементы теории, в которой утверждается, что инстинкт человеческой расы, в отличие от инстинкта животного, имеет свое происхождение в каннибализме первобытных рас. Так, повышение энергии инстинкта смерти осуществлялось в первобытных расах в качестве усложнения технологии охоты, которая, в свою очередь, формировала элементы культа. Вероятно, что человек произошел в результате отделения инстинкта первобытного охотника от инстинкта первобытного собирателя, когда критический потенциал энергии инстинкта смерти разрушил естественно природный образ жизни, где человекообразная обезьяна довольствовалась плодами окружающей ее жизни. Однако следует категорически возразить против представлений о появлении биологического вида homo sapiens, который наука определяет как начальную форму разума в среде человекообразных обезьян. Здесь мы имеем тот догматический, ограниченный подход к пониманию разума, который всякая новая историческая мораль пытается представить единственно правильной. Ранее я уже сравнивал научную эволюционную концепцию появления homo sapiens со схоластической техникой борьбы с языческими инстинктами через ветхозаветные библейские мифы. Аналогичным образом поступала и наука, когда против всех видов сомнений в отношении существования высшего метафизического начала бытия выставляла требования научной доказательности. Как раз, наоборот, между инстинктом первобытного собирателя и инстинктом первобытного охотника существует та разрушительная борьба, которая и формирует начала доисторической морали, поскольку, сохраняя технологическую базу развития цивилизации, каждая новая расовая катастрофа возвращает психические реакции человека к инстинктам первобытного собирателя, стремящегося возвести животный инстинкт самосохранения до безусловной догмы начальных элементов моральных ценностей.

Психоанализ выступил против предрассудка о рациональном содержании общественной морали, показав, что подлинные инстинкты социального сознания существуют в примитивном инстинкте животного свойства. Как известно, начала психоаналитических методов лежат в психопатологии, а последнее, на наш взгляд, есть следствие катастрофического ослабления энергии инстинкта смерти в системе жизнедеятельности бессознательной психической энергии человека, если рассматривать этот процесс субъективно, или, собственно, есть феномен расовой катастрофы, если определять причины резкого распространения психических аномалий, объективно. Почему сексуальный инстинкт рассматривается первичной мотивацией поведения субъекта? Здесь мы осознаем базовое различие между психологией массового человека, психологией quasi homo, и расовой психологией, психологией homo sapiens. Оно состоит в том, что интеллект непосредственно взаимосвязан не с высшими свойствами психики, а с низшими, то есть животными инстинктами, тогда как наука строила свои основания разума именно на интеллекте. Очевидно, что исследователь выбирает материал исследования таким, каким является его собственная природа. Таким образом, в психоанализе Фрейд ищет причины симптомов своей психопатологии, используя исключительно средства интеллекта, пытаясь доказать оппоненту (а быть может, и самому себе), что моральные и сексуальные мотивы являются однородным материалом рассудка. Действительно ли это так? Следует признать, что в отношении социальной морали это, безусловно, так, но является ли социальная мораль подлинной?

Особенность психоаналитического метода состоит в последовательном разоблачении культа общественной морали, на котором строилась гуманистическая мораль. Фактически, речь идет о разоблачении морали рабов, о которой впервые стал рассуждать Ницше, не имея в своем арсенале понятия "бессознательного" и, исторически, находясь в более ранней стадии расовой катастрофы. Но у Ницше используются эстетические метафоры, тогда как у Фрейда появляются простейшие начала метода, когда сознание получает возможность посылать импульсы в бессознательное и получать их обратно. Известно, что теория психоанализа у Фрейда, первоначально, строилась на теории гипнотического воздействия на психику пациента. Уже здесь выявляется тот основополагающий принцип взаимоотношения между массовым бессознательным и интеллектом, когда последний использует методы гипноза для взаимодействия с низшей организацией психической энергии. Ведь гипнозу подвергается природное в человеке, его взаимосвязь с инстинктом самосохранения, с сексуальным течением энергии, когда обратный импульс достигает сознания через взаимодействие единого поля бессознательной энергии. Следовательно, интеллект, если его направлять на низшие влечения, получает материал обратной связи в качестве движения архаичных пластов энергии психики, где в человеке просыпаются древнейшие импульсы первобытного собирателя человеческого стада. Другими словами, массовое бессознательное действует исключительно как сама природа. Но является ли естественно-природное в человеке, разумным? И опять мы сталкиваемся с невозможностью принять гуманистические представления о естественном происхождении человека. И дело здесь не в пустых рассуждениях о том, существует или не существует некая абсолютная субстанция, бог или творец, - все это архаичный язык метафизики. Речь идет о чисто смысловых функциях разума, которые существуют вне какого-то социального заказа, а, главное, в возможностях разума что-то противопоставить разрушительному действию инстинкта смерти в самой природе человека.

Одной из важнейших задач психоанализа было избавиться от первичных технологических наработок в области гипноза, перейдя к чисто-научному методу анализа свободных ассоциаций. И здесь возникает, на наш взгляд, одно из основных противоречий психоанализа, когда трансформация сексуального влечения выводится из ассоциации сновидений. Противоречие состоит в том, что ближе всего к состоянию заторможенности психических ассоциаций существует трансформация инстинкта смерти в духовный опыт субъекта, объективно получаемый в результате воздействия периодических инъекций этого инстинкта на все остальные виды влечения. То есть, вероятно, такие эпохи как европейское Средневековье, характеризуются постепенным объективным втягиванием субъективных начал психики в сферу некрофилических процессов, ибо высшие пласты психики должны перестраиваться для освоения нового рационального опыта. С другой стороны, как это справедливо рассуждает Шпенглер, европейское Средневековье является только одним из "средневековий" процесса развития исторических рас, периодически образующих новые системы мировых цивилизаций. Шпенглер даже пытается наметить контуры "нового Средневековья" в России, но его сравнение большевиков с западноевропейскими рыцарями бессмысленны.

Наиболее важным в психоаналитической теории происхождения морали, частично обоснованный теорией Эдипова Комплекса, является предположение, что стадное человеческое существо в первобытной человеческой орде выражает рефлексы первобытного собирателя. Другими словами, эпоха расовых катастроф, вероятно, характеризуется возвращением коллективного бессознательного к архаичных рефлексам первобытного собирателя, когда вместо естественных даров природы массовый человек занимается собиранием "плодов" производства массовой цивилизации (ибо рациональная база уже создана, но практически не развивается), что происходит по одинаковой схеме, как в последние века существования Вавилона, так и в последние века существования Рима.

Выдающейся заслугой психоанализа следует полагать, на мой взгляд, перемещение внимания исследований происхождения человека и культуры на бессознательные процессы. Фактически, речь идет о погружении сознания в бессознательное состояние полу сновидений, действующих в пространстве нового великого мифа о существовании разума. Именно так начиналось Средневековье в Западной Европе, когда эпоха наслаждений поздней Римской империи постепенно сменялась мрачными и суровыми нравами наступающего варварства, где действовала идея сотворенного человека. Именно идея сотворенного человека уничтожила эстетическую полноту мифологических образов античности, как в наше время суровая непреклонность духа homo sapiens оттесняет пестрящую полноту творческого духа человека.

В достаточной мере, цели построения расплывчатых схем общества, вместо соблюдения элементарно моральных норм жизни, в конце ХХ привели к забвению рациональных способностей субъективного мышления человека. Психоанализ, вероятно, попытался реанимировать инъекции инстинкта смерти у пациентов путем выведения свободных ассоциаций воображения из-под социальной коммуникационной системы. Патология рассматривается в психоанализе как утрата естественного состояния психики человека, но что является для человека естественным? На наш взгляд, естественное в области высшей психологии кажется полностью неестественным для области низшей психологии и наоборот. Человеку, в действительности, было более естественно обладать, хотя бы в некоторой степени, верой в высшие ценности, поскольку эти ценности приобщают к историческому духовному опыту через действие традиции. Причины ложного понимания истории, когда история рассматривалась как непрерывный научно-технический прогресс, привела к одиозной оценке религии как оплота мракобесия. В действительности же, религиозная техника есть лишь результат оформления исторического духа расы до его отчетливого поля полноценных начал психики в пределах определенной эпохи (эта эпоха от I тыс. до XV-XVI в.), после чего начинается его естественная реконструкция. Фактически, метод психоанализа доказывает существование высшей психической деятельности человека от противного, когда тотальное воздействие сексуального мотива на социальную активность индивида приводит к необходимости предположить, что, помимо животных инстинктов человека и, контролирующих их интеллекта, должно существовать третье поле феноменов сознания. В противном случае, разума как области существования идеи мышления, не существует. Но идея мышления может быть только областью духовного опыта, к началам которого мы и относим индивидуальный инстинкт смерти. Психоанализ расчистил место для свободной рефлексии по поводу инстинкта смерти, но понимание механизма действия этого инстинкта выходит за пределы трансформации бессознательной психики в пределах семейной и социальной психологии, из которой исходил психоанализ. Одновременно, психоанализ дает более широкую возможность веры в разум тогда, когда все узкие цели разума реализованы и исчерпаны. Мы рассматриваем мировую историю не как семейно-коллективные или социально-профессиональные связи развития цивилизации, а как историю мировых войн, образования человеческих каст, отстаивающих духовные позиции, и, главное, как идею существования человека высшего типа, принципиально отрицаемую психоанализом. Можно сказать, что речь идет о происхождении расы homo sapiens, которое определяется не в биологической особенности различий людей, а в их различии психического развития. Психоанализ же рассматривает течение сексуального инстинкта как единый континуум эволюции природы, в которой социальное преломляет поток животных инстинктом человека в сторону максимальной концентрации инстинкта самосохранения.

Важнейшим положением учения психоанализа является анализ импульсов бессознательного не в механической взаимосвязи субъекта и объекта, а исследование некоторого поля, некоторого психического континуума резервуара энергии, где "я" составляет одну из точек пространственной границы течения этой энергии. Это новый первообраз потока мышления, когда интеллектуальная граница между сознанием и бессознательным становится условной и, более того, смещается в сторону попыток конструировать единое поле психических актов сознания как механическую систему. Здесь речь идет о новой психологии науки, когда в основе исследования механизма мышления рассматривается не отчетливое противопоставление субъекта и объекта, а текучая относительность субъективного и объективного в постоянном круговращении психической энергии от бессознательного в сферу сознания и наоборот. Именно в аспекте психоаналитических методов я рассуждаю о поле инстинкта смерти, поскольку любая мысль о смерти предполагает элементарный духовный опыт, - вопрос лишь состоит в том, на каком историческом уровне этот опыт существует.

Отдельно следует рассмотреть смысл содержания поздней работы Фрейда "Человек Моисей и монотеистическая религия", где была предпринята попытка, применить методы психоанализа к событиям мировой истории. Гипотеза о египетском происхождении Моисея в действительности имеет своей целью проанализировать одну из самых известных расовых катастроф мировой истории, связанной с реформой фараона Эхнатона. Здесь зачаточные формы монотеизма появляются впервые и наперекор, можно сказать, всей предшествующей религиозной истории человечества. Аналогом подобной расовой катастрофы в европейской истории может служить появление первых представлений о разуме в греческой мифологии, которые ставят под сомнение божественное начало происхождения человека и мира. Длительная эволюция сознания от морали рабов до расовой морали отделяет эти два драматических эпизода истории: от реформ фараона Эхнатона до появления первых рыцарских орденов и от смутного мифа о первородном Логосе в древнегреческой мифологии до распада Советского Союза, когда, на наш взгляд, с распадом КПСС в современной цивилизации исчезают последние агрессивные основания европейской морали рабов, объявленные в лозунгах французской революции. Так, историческая раса поглощает в своей национальной воле наиболее разрушительные импульсы инстинкта смерти, давая других народам возможность использовать достигнутый духовный потенциал для дальнейшего существования.

С исторической точки зрения фрагмент истории, выбранный Фрейдом для иллюстрации действия Эдипова Комплекса, является, может быть, первым историческим феноменом расовой катастрофы в мировой цивилизации. Фараон Аменхотеп (впоследствии взявший себе имя Эхнатон) вошел в историю Древнего Египта как человек, попытавшийся реформировать египетский политеизм, введя то, что очень условно можно было бы назвать "монотеистической" религией. Его реформаторская деятельность свелась к следующим преобразованиям. Эхнатон прекратил человеческие жертвоприношения и запретил иные, кроме культа Атона, бога солнца, египетские культы. Он построил город Ахет-Атон, куда перенес свою столицу подальше от крайне недовольных жрецов. Известно, что росписи городского некрополя, просуществовавшего не более двадцати пяти лет, изображали здесь только сцены мирной жизни животных. Здесь, нет ни одного изображения Эхнатона как палача, ни одной охотничьей сцены в могильных сооружениях знати того времени. Нет изображений фараона, стреляющего в своих врагов. Здесь очевидны признаки расовой катастрофы, происходящие в Египте, когда упразднение народных культов (и, вероятно, параллельное глумление над ними) было вызвано в египетском сознании причиной освоения большого количества знаний, полученных в предшествующие века египетской истории в процессе расширения государства и появления в нем новых народов. Аналогичный процесс происходит в Римской империи с принятием христианства при Константине, а затем попыткой контрреформации при Юстиниане, сопровождаемой гонением на христианство и христиан. Исчезновение сцен охоты (учитывая, что дух расы зарождается в духе охотников), указывает на попытку Эхнатона либерализовать нравы египетского государства. Другой важнейший признак расовой катастрофы - это упразднение человеческих жертвоприношений, которые (учитывая, что египетская культура сформировалась из энергии первобытных рас), являются бессознательной связью египетского духа с духовным опытом глобального расообразования. В египетском сознании фараон посягнул на святое, на базовые связи египетской религиозной истории, где зафиксирован процесс отделения группы полудиких племен неолита к зачаткам духовного самосознания. Вспомним, что у ацтеков человеческие жертвоприношения были такой же базовой системой происхождения духовного опыта расы из культуры неолита, как и у египтян времен фараона Эхнатона. И все-таки первый удар по первобытной расовой системе человека был нанесен. Это уже позднее, когда фараон был свергнут, а его имя вычеркнуто жрецами из всех священных текстов египетской истории, бессознательные импульсы глобального расообразования смещаются в сторону элементарной ценности человеческой жизни, которая исключает человеческие жертвоприношения.

Каковы мотивы, послужившие для написания этой книги? Фрейд утверждает, что импульс, послуживший поводом для написания этой книги, овладел им как разрушительное наваждение, с которым сам психоаналитик не мог справиться иначе, чем как поделиться с другим человеком. Именно здесь мы видим принципиальное смещение анализа семейно-индивидуальной драмы человека, которой, в основном, занимался психоанализ, в сторону мировой истории как разрушительного действия инстинкта смерти, проникающего в сознание в качестве духовного феномена связи событий. В первом случае, сознание имеет дело с массовой психологией на основании индивидуального бессознательного, где первичен сексуальный инстинкт, во втором случае, с расовой психологией также на основании индивидуального бессознательного, но здесь первичным является инстинкт смерти.

Раздел 5

КОММУНИТАРНЫЙ ПРИНЦИП РАЦИОНАЛЬНОЙ ПСИХОЛОГИИ

Глава 13

РАЗУМ В ИСТОРИЧЕСКИХ СОБЫТИЯХ ХХ ВЕКА

С точки зрения опыта человечества, предшествующего возникновению новой исторической расы, мы рассуждаем о фашизме и о коммунизме. Однако глобальным отличием немецкого фашизма от коммунистических учений является противопоставление расового инстинкта разуму, что, бессознательно, имеет своей попыткой сохранить ценности сотворенного человека перед наступающими ценностями психологии homo sapiens. С другой стороны, в коммунистическом учении, которое по существу есть мораль рабов, новый расовый инстинкт выражается как самая примитивная, механически-производственная активность разума, то есть эмпирическая достоверность разума. В обоих случаях, и в идеологии фашизма и в идеологии коммунизма мы имеем оценки будущего цивилизации, лишенные подлинного содержания разума, но возникающие в русле приобретения технических навыков сознания в новой трансформации инстинкта смерти в духовный опыт. Так, строго говоря, вера в мифическую арийскую расу и еще более мифический пролетариат по сути своей бессмысленна с точки зрения духа истории, который перемалывает все конечные биологические образования (арийская раса) и права классов (кланов quasi homo) на собственность средств производства. Однако сбрасывать со счетов расовой истории человечества коммунизм и фашизм, является не пониманием высшей сущности психологии человека, ибо здесь жизнь рассматривается как вторичное перед смертью и, например, в отличие от террористов Алькаиды, учения фашизма и коммунизма не зовут назад, к мракобесию, а ставят современные вопросы противоречий мировой цивилизации. Другое дело, что, по существу, эти учения ограничены решением крайне узких проблем, которые только косвенно относятся к современной духовной реальности разума. Теория арийской расы не имеет духовного потенциала стратегических перспектив разума, но есть только смутная постановка евгенических проблем в пределах устаревшей схемы действия колониального западноевропейского мышления. В действительности же, по существу, какая разница: какого цвета будет господствующая раса через тысячу лет? Суть ведь не в ее биологической особенности, а в способностях мировой цивилизации сохранить универсальность человеческого разума в его познавательных возможностях.

Что предлагает коммунизм? Фактически, в теории борьбы классов описана история вырождения исторических рас и периодическая активность масс quasi homo в периоды расовых катастроф. Поражает, в первую очередь, та крайняя агрессия, с которой низший человеческий тип заявляет о своих правах в коммунистическом учении. Вероятно, что именно так происходили расовые катастрофы и в доисторические времена, когда достижения определенной расы становились достоянием группы племен, стоящих на крайне низком уровне духовного развития. Эти племена захватывали современные средства технологий вырождающейся расы, ассимилировались в ней, а затем начинался процесс формирования новой расы. При этом уничтожалась расовая элита, тогда как ремесленником жизнь сохранялась варварами для адаптации в технологической инфраструктуре цивилизации. Аналогичным образом поступили и большевики, уничтожив расовую элиту русской нации (которая, к слову сказать, была к тому времени в полностью разложившемся состоянии), а затем ассимилировались в поле патриархальной расы. После кратковременного тотального террора, когда человек на завоеванных территориях доводился до уровня завоевателя, агрессия варваров ослабевала. Критическим историческим моментом расовой катастрофы следует полагать ситуацию, когда, с одной стороны, запас расового человека окончательно исчерпан, а, с другой стороны, порыв племенной агрессии ослабевает и постепенно гаснет. Это время в русской истории наступает с режима Хрущева, в котором проявляется отсутствие элементарного разума люмпена, брошенного в мировую историю в результате событий расовой катастрофы. Так вероятно распадалась орда гиксосов в среде осколков египетского народа и орда дорийцев в среде остатков ахейского народа.

Ясно, что, помимо негативных процессов, советский режим имел и достижения, но в какой области эти достижения могут рассматриваться как нечто новое для опыта мировой истории? Оставим в стороне научные и технологические достижения советской культуры, ибо они не выражают высшей психической деятельности человека (к слову сказать, научный уровень советской науки, в основном, развивался в области военных технологий), и выясним, как изменился расовый архетип человека в России после советского режима. Понять, что эти изменения негативны, не так сложно, - для этого достаточно сравнить физиогномический тип русского человека до большевизма и после десятилетий советского режима. С одной стороны, мы имеем некие зачаточные духовные грани разума, с другой стороны, лицо варвара, освещенного роковыми событиями расовой катастрофы. Но есть, безусловно, и рациональный момент расовой катастрофы, произошедшей в России и отличающей ее, скажем, от событий захвата ордой Батыя Древней Руси. Этот рациональный момент не относится к самому советскому человеку, но к новому духовному пространству, возникающему из крайне душной эпохи сталинского режима. Стабильная функциональность этого режима, на наш взгляд, строилась не столько на терроре, сколько на трансформации бессознательного инстинкта смерти в первичный духовный опыт новой расовой организации человека. Здесь бессмысленно было бы полагать, что Сталин является родоначальником этого нового расового опыта, поскольку новый духовный опыт, первоначально, создается бессознательно. Причем сама система расового бессознательного, вероятно, находилась в крайнем конфликте с областью сознания, где пропагандировалась тоталитарная идеология пролетарских ценностей. Практически, нельзя провести строгой исторической границы, когда новая расовая организация человека появляется в мировой истории, однако, если рассматривать расовую катастрофу, произошедшую в России в ХХ веке, то сравнительный анализ с событиями, произошедшими в Древней Греции в ахейской культуре, на наш взгляд, является наиболее предпочтительным. В обоих случаях, имеет место разгром тысячелетней культуры племенами варваров, которые взрывают эту культуру изнутри; в обоих случаях, в сакральной системе патриархальных народов появляется миф, который ранее выступал против этого народа в событиях мировой истории: бог Дионис на стороне троянцев против ахейцев - у Гомера, и разум, выступающей в войне Наполеона против русских - у Л.Толстого. По крайней мере, не вызывает никаких сомнений мировой уровень классической русской литература, чего нельзя сказать о литературе советского периода. Работа Ницше, описывающая процесс становления аттической трагедии, прямо указывает на то, что бога в аттической трагедии, первоначально, не было, существовал лишь один хор (то есть, фактически, фавны, или quasi homo, полудиких человеческих общин, образовавшихся в результате трагических событий разрушения ахейского государства). В анализе процесса расовой катастрофы это можно интерпретировать как разрушение варварами сакрального духовного опыта ахейского народа (можно, в частности, сравнить этот процесс с разрушением ордами гиксосов - Египта, в папирусе Ипувера). Возникновение впоследствии сект орфиков, а также пифагорейских союзов, указывает на инициацию египетского опыта духа в древнегреческий духовный опыт, протекающей в процессе трансформации представлений о Дионисе как боге плодородия в представления о боге смерти. Таким образом, всякий агрессивный импульс человеческой орды в ее поклонении войне (зачаточные расовые признаки), заканчивается сгущением коллективного инстинкта смерти в период Темных Веков, ставя вопрос о духовном происхождении человека.

Вероятно, что основной парадокс исторических катастроф состоит в том, что человеческие орды, подобные дорийской или большевистской, способны смещать своими агрессивными действиями центр глобального расообразования с одной территории Планеты на другую территорию. Очевидно, что смещение происходит не за счет каких-то исключительных способностей членов этой орды, а в силу единой инфраструктуры бессознательных процессов, протекающих в человечестве, когда ослабление энергии воли исторической расы неизбежно приводит к возмущениям в области мало контролируемых со стороны разума племенных образований людей. Начавшийся распад расовой западноевропейской модели разума привел к этим возмущениям, прежде всего в племенах, находящихся на минимальном расстоянии от эпицентра, то есть на территории Российской империи. Уже позднее ослабленные волны расовой катастрофы переместились в Азию и в Африку, закончившись распадом мировой колониальной системы. Ведь расовое бессознательное связывает народы мира в области процесса трансформации коллективного инстинкта смерти в сферу духовного опыта, что находит отображение в мифологических представлениях. Эти человеческие орды, массы, племенные скопления людей, пронизанные агрессивным импульсом разрушения, совершают двойную работу: во-первых, уничтожают разложившуюся расовую элиту, во-вторых, становятся вспомогательным непосредственным материалом для образования новой расовой организации человека. Известно, что, во многом, удачная деятельность большевиков в 17-ом году была профинансирована огромными средствами со стороны Германии, где ставка была сделана именно на низший уровень развития правовых и моральных норм, действующих в России. Впрочем, во многом подобная ситуация существует и в наше время, когда ставка в мировой политической борьбе против России делается именно на инстинкты quasi homo.

Я не вижу иной исторической перспективы развития России как организации в ней кастовой системы, подобной рыцарским или дорийским орденам в Западной Европе и Древней Греции. Причины появления таких систем обусловлено, во-первых, чисто историческими предпосылками в самой русской истории: опричнина Грозного или, еще более близкий пример, системы НКВД, когда происходит планомерное уничтожение созерцательной непосредственности души в плавильной печи инстинкта смерти, а также причинами мировой истории, когда мировой дух концентрируется в той нации, которая получила наибольший заряд исторического опыта мировой расовой энергии бессознательного. Система подобных организаций должна ставить своей целью ликвидацию состояния дикости человеческой души, утративший патриархальный духовный опыт. Чем быстрее будет разрушен ложный комплекс представлений русско-советской интеллигенции об историческом прошлом и настоящем России, тем быстрее появится возможность выйти за пределы расовой катастрофы, теряя в ней лучшие генетические ресурсы. Мировой дух сконцентрировался в современной России, но чтобы понять, доказать его присутствие как центра мировой истории, необходимо избавиться от многих предрассудков и, прежде всего, от тяжелого опыта морали рабов, действующего на территории России. В частности, необходимо понять, что период советской власти, условно отсчитываемый от режима Сталина, есть первый бессознательный опыт новой расы, выступающей, как это всегда бывает в мировой истории, первоначально, под лозунгами морали рабов.

Почему, рассуждая о психологии новой исторической расы, мы рассматриваем события в России, а, скажем, не в Америке? В России существует глубокое сопротивление наступающему аморализму массового общества, сопротивление на бессознательном уровне, где действует энергия расового поля, выработанная в течение тысячелетия. Эта энергия, как центр мирового глобального расообразования, была очень умело использована большевиками в целям утверждения своей власти, ибо инстинктивная воинственность образующегося расового духа совпала с воинственностью рабов, восставших в России. Темные Века, характеризующие мрачные и суровые лица людей, где нарушена элементарная отчетливость физиогномического образа национального типа, есть характерный тип лица эпохи раннего Средневековья. Существуют признаки средневековой эпохи чисто внешние: произвол местных трибалистических главарей (феодалов, если речь идет о Западной Европе до возникновения рыцарских орденов), плохие дороги, отсутствие элементарно-эффективной правовой системы, плохо развитая экономическая и технологическая база. Но эти признаки имеют место в большинстве африканских и латиноамериканских стран. Признаки исторической расы в области духовной организации человека характеризуются действием очень жесткого инстинкта смерти, ограничивающего непосредственное движение других влечений.

Миф мы понимаем как действующий проект реальности, в котором бессознательные арматурные звенья системы духовного опыта вклиниваются в область мышления, захватывают и образуют определенные блоки (комплексы). Научная часть мифа о существовании разума в наше время полностью реализована, поэтому научной метафизики больше не существует в силу исчерпания известных комплексов системы ее онтологических предпосылок. Не случайно Шопенгауэр был первым, кто отверг известные моральные идеи европейской цивилизации, сместив центр моральных вопросов в античность и, особенно, в буддийские представления о метемпсихозе. Возврат к античности, как было ранее показано, есть возвращение комплексов взаимосвязи сознания и бессознательного к рациональным моделям построения мышления, где духовное есть эстетическое знание по преимуществу. Такова конструктивная база построения мифа, в которой инстинкт смерти преодолевается в наложении потока бессознательных комплексов реакций на грани разума, достижимые в качестве знания о природе духа. Кардинальный поворот истории философии от противопоставления материи и духа, формулирующий ее основные вопросы на протяжении последнего тысячелетия, смещается в философии Шопенгауэра в сторону платонизма, где беспредпосылочный принцип мышления состоит в требовании вывести природу разума из субъективного восприятия времени, совпадающего с бессознательным побудительным мотивом воли.

Несколько десятилетий в России действовала жесткая система тотального восприятия разума в его эмпирической достоверности, то есть в целесообразности процессов производственно-технологической базы. Эта система реализации марксистской идеологии соответствует закономерному приходу к власти кланов quasi homo, реконструирующих устаревшую расовую организацию в сторону действия современных законов цивилизации. Но параллельно с реконструкцией устаревшей расовой организацией человека возникали иные, чем в Российской империи, рациональные комплексы человеческой психологии, разрушающие узость национальной модели самосознания. Это относится ко всем народам и нациям, входящим в советскую систему: от восточных славян до народов Средней Азии. Сущностью исторической расы является переплавка в инстинкте смерти бессознательных мотивов психики, которые не соответствуют подлинной природе разума. Процесс этот сопровождается расовой катастрофой, то есть утратой традиционного духовного опыта, а также геноцидом, совершаемым агрессивными племенами над расой, находящейся в состоянии разложения. Здесь следует отделять бандитизм агрессивной орды от процесса формирования новой морали, образующейся в результате перестройки базовых звеньев психики, связывающих субъективный духовный опыт и бессознательную работу инстинкта смерти. Кроме того, принципиально понимать, что рассматриваются самые простейшие звенья образующейся метафизической системы разума.

Если научная метафизика исчерпала себя, то каковы основные вопросы метафизики глобального расообразования? Во-первых, следует ограничить действие науки в области метафизического знания рефлексией интеллекта, который, иерархически, относится к разуму также, как непосредственно интеллект относится к чувству. Другими словами, разум сминает схемы интеллекта, чтобы установить диалектическое движение разумной мысли. Это смятие в области интеллектуальной схемы мышления (например, отрицание факта, что в России была революция в 17 году и утверждение, что речь идет о расовой катастрофе) осуществляется в сфере эстетического созерцания будущих стратегических перспектив разума, этой базы всякого рационального знания. Так, подлинное искусство всегда характеризуется трагическим или драматическим моментом, в котором герой действует на основании духовного опыта, полученного в результате очень сильной индивидуальной инъекции инстинкта смерти (достаточно вспомнить героизм Ахилла, получающего трагическое известие о смерти друга или роковые действия Гамлета, действующего под впечатлением страшного преступления матери, виновной в смерти отца). Попытки психоанализа свести высшую область искусства к схеме интеллекта, наиболее убедительно показывают, что в действительности между массовой психологией и расовой психологией существует глубокая граница, пролегающая в различной мотивации поступков. В области бессознательного существует только одна область, которая автономна от системы биологических влечений, - это инстинкт смерти, влечение, принципиально отличающее человеческого существо от животного в сфере поведенческих функций исключительной концентрацией этого инстинкта. Впрочем, крайняя близость рефлексов низшего типа человека животному, когда страх смерти и инстинкт продолжения рода составляет базу реакций бессознательного, дает возможность полагать, что массовая психология не нуждается в требовании понять мотивации поступков людей, которые выходят за пределы инстинкта самосохранения. На наш взгляд, героическое сознание по преимуществу есть сознание расового человека. Все исторические расы: египтяне, греки, римляне,арабы прошли этот путь противопоставления системы высших ценностей культуры конечным целям массовой психологии человека, обращаясь к расовой элите народов, участвующих в мировой истории. Ведь численность египтян, греков или римлян, начинающих новый этап реализации объективных целей мирового разума всегда была ничтожно мала, и результаты достигались в результате заключения морального договора, возникающего вследствие вовлечения реализации воли к власти высшей человеческой породы, существующей в каждом из народов, участвующих в мировой истории.

Что является современным механизмом реализации воли к власти высшей человеческой породы, обладающей разумом? Нет сомнений в том, что еще несколько десятилетий, максимум, мировая цивилизация будет балансировать за счет мировой финансовой системы, этой самой примитивной эмпирической достоверности разума, в которой разум вырождается в интеллект. А что будет дальше, когда уже в наше время производственная база мировой цивилизации начинает тотально влиять на экологию, изменяя климат Планеты, уничтожая многие виды флоры и фауны? Отличием высшей культуры от низшей является аскетизм первой, построенный на прерогативе духовных ценностей, и культ наслаждения, принцип получения удовольствий, во второй, когда утрачивается элементарная взаимосвязь с духовным опытом сознания. Гегель лишь смещает вопрос о происхождении разума в историю, чтобы показать, что свобода есть высшая ответственность субъекта перед объективными вопросами, которые мировой разум ставит в процессе познания природы. В ХХ веке были два тоталитарных режима, фашистский и коммунистический, которые попытались противопоставить процессу тотального распада моральной нормы поведения человека новые табу под страхом физического уничтожения. Но всякие новые табу образуются не искусственно, а являются естественным продуктом концентрации коллективного инстинкта смерти в простейший духовный опыт.

Метафизика глобального расообразования предполагает, что всякая новая историческая раса начинает с некрофилической культуры символов, отображающих сакральное присутствие духа как явление нового витка спирали использования генетического материала человека для понимания закономерностей мирового разума. Интеллект имеет дело с границей известного, комбинируя схемы эмпирического опыта в соответствии с сознанием свободы, которое социально, и потому не достигает ближайшей перспективы духовного опыта человека. Свобода имеет отношение с чувственной реальностью, тогда как дух движется в историческом опыте сознания, где постоянное повторение известных схем низших поведенческих функций человека корректируются со стороны очередной экспансии духовного опыта во времени (создание семьи, освоение определенного ремесла и другие простейшие навыки жизни). Мы видим, что именно природа вкладывает в сознание человека функции по продлению рода, по совершенствованию средств к существованию, наделяя психическую энергию инстинктом самосохранения. Но дух не является продуктом природных явлений, - наоборот, природные явления подчинены закономерностям духа, когда распределение закономерностей в природе соответствует течению духовной энергии. Главное отличие духовной энергии от энергии течения природы состоит в направлении вектора движения. В природных циклах весь процесс можно проследить от начала до конца (хотя следует заметить, что современные исследования в микро и макро мире доказывают, что здесь открывается область физических закономерностей близких по своей механике духовным явлениям: черные дыры Вселенной или рождение элементарных частиц), тогда как в духовном феномене известен только некоторый фрагмент процесса, например, археологические артефакты, доказывающие эволюцию человекообразной обезьяны в человека (вся цепочка не прослеживается). Этот процесс формирования человека из животного и есть сфера духовной экспансии, когда ложные гуманистические представления о появлении homo sapiens опровергаются современными процессами регресса человека в сторону его животного состояния. Здесь еще раз следует повторить, что все известные начальные представления о homo sapiens возникли в среде, где то, что является по гуманистическим представлениям "естественным", наоборот, неестественно для человека, и наоборот. Мы видим, что за последние столетие кардинально изменилось направление течения психической энергии человека. Если вплоть до конца XIX в. (может быть, даже до второй пол. ХХ в.) психическая энергия человека текла в сознание так, что чувственная достоверность реальности отображалась в духовном опыте жизни, то кардинальный поворот последних десятилетий состоит в реакциях психики, полностью исключающих духовную область восприятия для создания универсальной рыночной системы массовой цивилизации. Можно сказать, что реально восторжествовала мораль рабов, воспроизводящая тип quasi homo как единственно востребованный тип человека для потребностей мирового рынка. Это есть фактическая победа низшего типа человека, для которого тотально исключена высшая психическая деятельность сознания, связанная с разумом, в силу полной запрограммированности его психической энергии в сторону простейших функций поведения в русле семейно-социальной психологии или формального бунта: движение хиппи, антиглобалисты и т. п. оппозиционные движения, в которых отсутствуют признаки рациональной психологии. Произошло тотальное катастрофическое упрощение жизни, быта, ценностей и целей человека, которое, вероятно, всегда происходило в результате гибели исторической расы и образование на пространстве ее территорий примитивных племен, формально заявляющих о приверженности старым ценностям, а фактически являющимися их глубокими антагонистами. Аналогичным образом вели себя (и ведут в наше время) другие народы, подстраиваясь под этот эклектический стиль низшей культуры.

Результатом трагической эпохи ХХ (определение Ницше) должно стать тотальное переосмысление природы разума. Гуманистический проект разума исчерпан, и потому его ценности существуют в прошлом, а не в настоящем. Основной вывод исторических событий ХХ века состоит в том, что разума в природе существует бесконечно мало, - ровно столько, сколько в этой природе присутствует опыта духовной энергии человека. Возможно, что речь идет о механических свойствам природы, тогда как ее континуальные свойства малоизученны, и современная наука должна тотально изменить свою психологию, чтобы вновь оказаться в поле духовных феноменов сознания. Вообще, доказать существование духовной реальности какими-то достаточно строгими методами представляется просто невозможным, и потому Платон прямо указывает на мифологическую (вероятностно-конструктивную) способность субъективного мышления описывать объективные физические закономерности. Можно сказать, что современная наука постепенно возвращается к подобной психологии знания, когда математическая физика создает модели процессов, где материя в большей степени является континуальным полем, а не агрегатом механических связей явлений. Ницше стоит у истоков поворота метафизики философского мышления к психологии мифа. С другой стороны, он выступает как подлинный эклектик великого стиля, подобно Плотину подводя тысячелетний итог пути расового духа в истории. Даже сама идея арийской расы сохраняет крайности противопоставления духа и материи в классических традициях высокой схоластики и классической немецкой философии, только в точности до наоборот. В метафизике Ницше заявлена новая материя духа, расовая, которую Шпенглеру удалось ухватить только с точки зрения чувственной достоверности мировой истории. В действительности же, это низшая сфера расового духа, сбрасывающего, подобно змее, свои материальные связи во времени. Менее всего свидетельство о высшей функции существовании разума дает нам наука, поскольку традиционная психология науки, сложившаяся в глубоком антагонизме с естественным для человека переживанием инстинкта смерти, стремится исследовать не область духа в его становлении, а дух как конечный продукт интеллекта. Указывая на начальные элементы возникновения знаний о подлинной природе разума в научной метафизике, мы переходим (вместе с Ницше) к проблеме метафизики глобального расообразования как постановке комплекса новых вопросов исторической морали, где одним из центральных является вопрос о природе рабской морали и морали подлинного духа. Здесь возникает стратегическое понимание разума как действия поля онтологии времени, в которой существует мировой дух, то есть понимание мировой истории как истории становления духовного опыта расы homo sapiens.

Как определить, в классическом метафизическом смысле, начало бытия? Мы утверждаем, что начало бытия, есть восприятие времени. Исторически, восприятие времени есть присутствие реализации истории мирового разума, в которой высшие расовые достижения образуют систему реакций сознания между духовными феноменами и бессознательным течением психической энергии под контролем инстинкта смерти. Процесс образования массовых обществ характеризуется смещением течения психической энергии в обратном направлении, когда духовное воспринимается как эфемерное, тогда как сознание реальности материальных структур достигает максимальной достоверности восприятия. В основе начала бытия существует противоречие между рассудком, воспринимающим исключительно материальные структуры материи, и рассудком, действующим в области течения и взаимосвязи духовных феноменов реальности. Это различие обусловлено направлением движения психической энергии: в первом случае, от конечных структур реальности, где эмпирическое сознание материи определяет горизонт разума, во втором случае, от бесконечных потоков времени, воспринимаемых в качестве инъекций инстинкта смерти, где разум имеет историческое содержание. Что определяет вектор направления движения этой энергии, доказывающей существование чистого разума? Кант, как известно, рассуждал, что данная область разума соответствует сфере трансцендентальных идей, что часто ложно сравнивали с пониманием идей у Платона. Здесь следует еще раз констатировать, что ближе к первообразу платоновской идеи стоит Ницше, хотя по его взглядам его ошибочно можно отнести к материалистам. Ницше, фактически, поступает по отношению к исторической концепции Гегеля так же, как Аристотель по отношению к платоновским идеям, то есть требует, чтобы история была живым свидетельством духа, пусть даже в грубой физиологической достоверности воли, чем абстрактные суждения об истории. Поскольку гегелевская диалектика вносит в диалектический образ мышления Платона историческое содержание, действующее как разрешение противоречия между двумя способами рассудка оценивать реальность, то отчетливая научная метафизика субъекта-объекта поворачивается в мышлении у Ницше в сторону эстетической новизны понимания становления духовного опыта из инстинкта смерти. Ницше указывает на трагическое переживание как на метод получать в эстетическом опыте знание о действии высшей человеческой породы, - даже тогда, когда оно, в основном, действует в бессознательном акте воли. Однако уже сам вектор течения целостности импульса воли имеет базовое значение для всей совокупности поведенческих функций человека. Ницше даже вводит новую эстетическую оценку этого поведения, чтобы отделить ее от известных коллективных принципов исторической морали, - сверхчеловек. Таким образом, постнигилистическая рефлексия разума возникает как "завихрение" ранее прямолинейного субъективного исторического сознания, вполне прямолинейно накладывающегося на объективность мирового прогресса. Но это "завихрение", столкновение двух потоков бессознательной психической энергии (идущей от восприятия чувственной достоверности и от инъекции инстинкта смерти), когда побеждает то один, то другой поток, уже описано Ницше в качестве противопоставления человека и сверхчеловека. Чтобы было более ясным, с точки зрения рассудка, отделение двух полюсов мышления психического акта, один из которых, условно, можно рассматривать как эмпирический, а второй как интеллигибельный, я ввожу понятие сюръекции реальности и инъекции реальности, где первое соответствует началу достоверности чувств, а второе началу достоверности духовного опыта.

Глава 14

ГРАНИЦА МЕЖДУ РАСОВЫМ ДУХОМ И РЕЛИГИЕЙ И НАУКОЙ

Понятие "сюръекция" и "инъекция" переосмыслены мной из аппарата математического анализа, поскольку подлинная философия никогда не отрицает научных ценностей, но ставит своей задачей заставить их работать в русле духовного опыта сознания. Известно, что теория математического отображения полагает взаимно однозначное отображение таким отображением двух множеств, в котором одновременно удовлетворяется и сюръективная связь этих множеств и инъективная. Переводя это математическое представление в область реальности онтологической структуры бытия, это значит, что импульс психический, получаемый от эмпирического восприятия во всем его многообразии, и импульс, получаемый от духовного потока инъекций инстинкта смерти, также многообразного в своем проявлении (учитывая, что в ней содержится синтетическая информация всех предшествующих исторических рас) должны каким-то образом взаимодействовать, образуя целостность психического акта. Другими словами, низшая психическая активность человека должна вступать во взаимодействие с высшей психической активностью и смешиваться, образуя онтологическую структуру, то есть структуру, где действие психического акта дает как конечные импульсы реакций, образующих чувственное восприятие, так и бесконечные импульсы интеллигибельного мышления, указывающие на сферу существования духовного опыта.

Мы установили, что, исторически, духовный опыт народов и рас возникает из индивидуального и коллективного инстинкта смерти, когда постепенное накопление дискретных инъекций инстинкта смерти образует такую концентрацию, которая начинает воздействовать на остальные виды влечений, регулируя их в соответствии с возникающими духовными задачами разума. Психика, в расовых закономерностях, рассматривается как система импульсов бессознательного, реализуемых мгновенной реакцией конечных целей интеллекта, обусловленных границей с потоком инъекций инстинкта смерти. Интеллект, в принципе, имеет возможность полностью игнорировать эти импульсы, и тогда психическая активность смещается в сторону массовой психологии, где основные психические центры зависят от биологической непосредственности жизни, - ведь интеллект это низшая реальность разума. Поскольку интеллект есть низшая реальность разума, то его активность легко осваивается сознанием, стоящем на крайне низком уровне расового развития, примером которого в политическом плане может быть большевизм, а в области философии - грубый материализм. Действительный дух всегда требует объяснения мотиваций поступков людей с точки зрения представлений о бессмертии, хотя сакральное чувство нельзя объяснить логически. Поэтому духовный опыт только указывает на стратегическую перспективу разума, оставляя для субъективного чувства свободы ровно столько материала чувственной достоверности, сколько способен переработать духовный импульс, текущий от энергии инстинкта смерти. Неконтролируемая энергия инстинкта смерти может переходить в агрессивность человеческой орды, а регресс и ослабление этой энергии, к другой крайности, к патологии массовой психологии.

"Инъекция" есть наиболее близкое к существу явления расового духа понятие, отображающее возникновение акта психики, выходящего за пределы биологических влечений. Почему необходимо рассуждать о расовом духе, а не о духе вообще, духе как тотальной организации реальности? Причины следует искать в разреженности или, наоборот, концентрации духовной реальности, когда расовый дух образует, можно сказать, простейшие элементы духовной реальности, тогда как феномен тотальной духовной действительности является уже устойчивой системой власти исторической морали. Когда исчерпан известный духовный опыт, а он исчерпан, если рассматривать его историческое содержание в религиозном созерцании, то возникает задача реконструкции евгенических процессов, ранее протекавших по известным потокам психической энергии. Психика - это океан возможных рефлекторных реакций человека и соответствующих им поведенческих функций. Можно, конечно, в условиях современной науки просчитать количество этих реакций, которые будут насчитывать миллиарды комбинаций, однако для нас важно выделить границу двух множеств: ценностные установки на реальность, соответствующие эмпирической сфере разума, и установки, в которых доминирует интеллигибельный массив оценок сознания. Поскольку их должно быть конечное число, учитывая, что воображение человека ограничено возможностями свободных ассоциативных фантазий, то множество, соответствующее области чувств названо "сюръективным", тогда как множество, соответствующее области умозрительного определено как "инъективное". Оба этих множества находятся во взаимодействии, устанавливая интеллектуально-волевую сферу индивида. Таким образом, миф о существовании расы homo sapiens должен соответствовать современной математической мере, ибо, действительно, прав был Шпенглер, указывая, что всякая новая историческая раса реализует некую математическую модель, однако эта модель возникает не в новом расовом сознании, а привносится извне (достаточно вспомнить историю возникновения теоремы Пифагора, который был посвящен в мистерии египетских жрецов, или влияние арабской науки на средневековую Европу).

Очевидно, что нашей задачей не может быть цель сведения онтологической природы реальности полностью к научному знанию. Однако, с другой стороны, речь идет об установлении природы взаимосвязи бессознательного импульса воли, преодолевающего инстинкт смерти, с рациональной установкой мышления. Здесь не может быть метафор в силу систематического преодоления этого инстинкта не в русле примитивных исторических представлений, а как понимание достаточной отчетливости онтологической структуры, которая в метафизическом содержании должна соответствовать современному естественнонаучному знанию. Исторически, философия всегда использовала аппарат математики, который, в отличие от других наук, сохраняет достаточную автономию духовного феномена в исследовании мышлением явлений природы. Пифагор, Платон, Декарт, Кант - это только наиболее крупные мыслители, создавшие онтологические модели с использованием аппарата современной математики.

База современной рациональной психологии состоит из двух основных блоков: субъективного восприятия времени и объективной онтологии расового духа. О феномене духа, в целом, как понимал его Гегель, рассуждать не приходится, поскольку среда духа есть реализация господства высшей человеческой породы, механизмы которой полностью отсутствуют в современной цивилизации. Как раз наоборот, если Гегель стоит на позиции расширения духовного влияния в массах, то нашей задачей является показать, что дух существует помимо производственно-промышленной активности масс, то есть выделить из массовой системы цивилизации область духовной реальности. Именно здесь возникает необходимость переосмыслить опыт советской власти, его уникальность со стороны накопленных инъекций инстинкта смерти, полностью вложенных в стратегические перспективы объективных связей расовой организации человека.

Новая система опыта духа расовой катастрофы, действующая при советской власти, может быть определена как вспомогательный материал коммунитарного отношения людей. Новое расовое сознание - это, значит, бескорыстное существование человеческих отношений, реализующихся как бессознательное преодоление инстинкта смерти в волевом акте, выявляющего материальную собственность как непосредственную ценность разума в его низших гранях. Эти низшие грани разума являются промышленно-производственной системой, сходной структурой для которой (в метафизике расообразования) в Средневековье была феодальная система производства. Так, коммунитарная модель человеческих взаимоотношений связывает два различных духовных основания расового духа, например, таких как античность и древние цивилизации, или как египетский и греческий дух, египетский и еврейский дух. Именно в основаниях расового духа мировых народов Шпенглер не находил связи, разрабатывая биологическую теорию расового человека. У него, как, впрочем, и во всей арийской теории, человек производится природой, что естественно никак не стыкует высшие культуры в мировой истории, остающиеся замкнутыми формами индивидуального великого стиля. Но для нас, расовый человек - это действующий дух, поэтому в духовном сознании панорама мировой истории разворачивается в одном направлении развития движении воль мировых народов, образованных проектом мирового разума.

Можно найти основной узел реальности, который показывал сакральный момент функционирования советской системы, - это государственная собственность, являвшаяся священной в силу единственной достоверности разума в его эмпирической производственно-промышленной модели. Другой достоверности разума просто не существовало. В целом, ощущение России после большевистского нашествия соответствует, в историческом плане, духу Западной Европы между Темными Веками и ранним Средневековьем, где осколки разгромленных римских общин смешались с варварскими германскими общинами. Если вера в единого бога в среде германских варваров постепенно привела к становлению христианской церкви как духовного центра Западной Европы, то вера в разум в среде советских полу варварских общин сформировала сакральную государственную собственность, особенно жестко контролируемую при Сталине. Вообще, первоначально, в душе варвара сакральным является сюръекция реальности, когда европейское рыцарство в большей степени понимало начала Ветхого Завета, чем христианские ценности поздней Римской империи. Ветхий Завет был понятен своим неприязненным отношением к событиям мировой истории, в котором цивилизованные народы: египтян, римлян и другие рассматривались в качестве своего рода "низшего" материала перед волей единого бога. Аналогично поведение и советской идеологии, выбравшей для своей легализации самую примитивную "философию" эмпирического разума(марксизм), в которой дух истории мирового разума рассматривает все цивилизованные европейские народы в качестве вспомогательного материала для нового человека, который должен был быть сформирован научно-техническим прогрессом. Заметим, что государственная собственность при Сталине имеет такой же сакральный характер, как собственность церковная в феодальной Европе, поскольку эмпирическая производственно-промышленная сфера разума доказывает существование исторического духа, причастного каждому человеку.

Драматизм разума, действующего в духе мировой истории, который отображает исторические события в современной России, состоит в том, что множество эмпирических ценностей, связанных с сюръекцией психической жизни советского режима, подверглись психической деструкции со стороны псевдодемократической идеологии. Разграбление собственности государства - это следствие раскрывшихся шлюзов этого разрушительного потока варварских инстинктов, когда требование ответить на вопрос о духовном происхождении жизни, в конечном счете, разъедает любую монолитность племенной психологии. Принципиальное отличие расового духа от феномена духа, в целом, состоит в том, что расовый дух возникает как процесс инициации инъекциями инстинкта смерти психической энергии, мало чем подтверждаясь в реальности массовой психологии. Если бы можно было определить природу инстинкта смерти в "физическом" смысле, то тогда, очевидно, речь шла бы не о духовной энергии. Однако, в отличие от его противоположности, инстинкта жизни, инстинкт смерти не расщепляется, например, на сексуальную энергию. Наиболее близкой к инстинкту смерти антропологической инстанцией сознания является воля к власти высшей породы человека, поскольку очевидно, что низшая порода человека никогда не преступает границ социальных представлений о смерти. Здесь возникает то недоразумение, которое следует из оценки событий 17-го в России. Большевики, фактически, не преступали каких-то социальных представлений в России, распространяя свою агрессивную энергию, поскольку социальной системы в России никогда не существовало. То, что характеризует Россию до 17-го года, - это единое расовое поле народов, действующих в патриархальных нормах морали. Захватив власть, большевики стали конструировать социальный механизм, отрицающий родовой духовный опыт нации. Это послужило причиной изменения течения инъекций инстинкта смерти в бессознательном, дав начало, можно сказать, новому руслу инициации разумного духа. Впоследствии, это русло расширилось и углубилось в системе советской власти. Таков механизм жесткой расовой катастрофы, приводящий к признакам появления новой расовой организации человека, когда орда, подобная большевистской, не разрушает духовный потенциал расы, а изменяет русло получения духовной энергии. Совершенно иной механизм имел место в воздействии фашистского режима на Западную Европу. Здесь воля к власти высшей породы человека была осознана на уровне биологических инстинктов, что, в принципе, дает результат только на ограниченном промежутке исторического времени. Вместо изменения русла течения бессознательного инстинкта смерти, попытки углубить процесс инициации духа, искусственно, привели к разрушению этого русла духовной энергии. И действительно, не безумие ли после нескольких веков развития рациональной культуры искать новые ценности в архаичных расовых энергиях буддизма и оккультизма? Мы видим, что фашизм есть последняя роковая попытка возвратиться к средневековому миросозерцанию духа, сохранить духовный опыт сознания в ретроспективном мышлении.

Тогда, может быть, в том и состоит сущность исторических катаклизмов жестких расовых катастроф, чтобы менять русло и, следовательно, конструктивные элементы процесса инициации новым духовным опытом расового сознания? По крайней мере, исторически, рассматриваем ли мы события древнеегипетской или древнегреческой расовой катастрофы, после разрушительного действия орд на территории этих государств происходило обновление культуры и, главное, появлялась новая историческая раса.

Основанием человеческого языка является мера преодоления бессознательного инстинкта смерти, владеющего психической энергией со стороны присутствия в душе разума. Так, содержанием разума является то, что, психически, задействовано в русле течения этого инстинкта, который является единственным инстинктом, выходящим за пределы биологических процессов. Разумным, исходя из единственно возможной метафизической интуиции в инстинкте смерти, мы будем полагать моральные мотивы сознания, где действует ограничительный принцип, связанный с энергией созидания, ибо, действительно, человек подлинно созидает, если он преодолевает инстинкт смерти. Вопрос о существовании поля сознания инстинкта смерти, ранее принадлежавший сфере религиозного миросозерцания, в современную историческую эпоху становится центральной проблемой евгенических процессов мировой цивилизации.

Страницы: 1 2 3 4 5 6 7