Когда не все дома

Д.Фьюче

 

Во время чтения книги Александра Владимировича Перцева «Фридих Ницше у себя дома» я вспомнил моё давнее путешествие в Китай. Я писал там и тогда эссе на условную тему «Ницше и постмодернизм», но для того, чтобы мне, русскому человеку, иногда отвлекаться от интеллектуальной зауми исследуемых мной авторов и провинциальной китайской атмосферы, я взял с собой подвернувшуюся мне книгу Герцена «Былое и думы» в аудио-формате. Хорошо помню, как в Пекине, в храме Луны, я впервые задумался над вопросом, - а способен ли был Ницше на плагиат? Поразмыслив, я ответил на это отрицательно, – нет, не способен, - потому что не является плагиатом ситуация, когда один автор берет у другого автора мысли или идеи и, творчески усваивая и перерабатывая  их, встраивает их в ряды своих собственных смыслов, т.е. ассимилирует и использует чужое творчество в своих интересах и в совершенно ином собственном контексте (порой полностью и по праву забывая о таком присвоении). А если этот собственный смысл еще и превосходит в каком-либо культурном аспекте смысл «первоисточника», то такой «плагиат» становится не просто оправданным, но и необходимым. Это размышление сопровождало контрапунктом другое: интересно, узнает ли, распознает ли однажды кто-нибудь, кроме меня, что Ницше подсмотрел некоторые заготовки для своих мыслей у русского эмигранта-беллетриста Герцена? Я был тогда очень молод, и, несмотря на прекрасное знание всех книг Ницше, всё же не очень доверял своей интуиции, которая то и дело твердила мне, что Ницше порой писал слишком близко именно к этому тексту Герцена. Да, я прекрасно помню, как я был удивлен, и как отнесся к этому открытию о Ницше вполне благосклонно, - немного будущего постмодернизма, предтечей и пророком которого Ницше был сам того не ведая, никак не сможет ему повредить. Ведь намерения Ницше и способ его обращения с чужим материалом были мне вполне ясны, - я описал их только что выше.

И вот, спустя годы, я читаю книгу «Ф.Ницше у себя дома», и те мои старые чувства, естественным образом ожили во мне. Выходит, что интуиция моя там и тогда, в далеком Китае, меня не обманула. И пусть она (моя интуиция) обратила внимание совсем на другие заимствования Ницше у Герцена, которые касались в основном психологических наблюдений за жизненными проявлениями разных пород людей, господ и прислуги, а мой сегодняшний визави обратил внимание только на схожие характеристики «семейных дел» у Герцена и у Ницше, всё же такая наблюдательность о схожести контекстов этих двух авторов нас как-то вне времени объединила. Не побоюсь тут же высказать и еще одну гипотезу о заимствованиях Ницше у Герцена: при желании можно увидеть, что даже плетку при общении с женщинами Ницше списал из «Былое и думы» (пусть заинтригованный читатель сам попробует найти, где в своей самой известной книге Герцен пишет о разговоре мужчины с женщиной посредством плётки).

Эти мои воспоминания следует продолжить и поднять до моей  главной про-ницшеанской мысли: прежде всего есть два принципиально различных способа бытия, из которых рождаются или следуют два принципиально различных способа оценивания, исследования, отношения и т.д. Первый – высокий, благородный, самостоятельный и потому всё возвышающий. Второй – низкий, зависимый, вторичный и потому всё редуцирующий. Эти два способа бытия различны тотально, перманентно и в каждом своем проявлении, однако они сосуществуют в той или иной пропорции в каждом человеке, и вместе создают его личностное качество, ценность, ранг. На современный гуманистический лад можно сказать об этом еще вот так, - они вместе создают пространство или ДОМ человеческой души и духа (далее просто – дом). Исследовать переплетения этих двух начал в людях, в их доме и творчестве, можно по-разному, но всегда согласно качеству самого исследователя, которое легко обнаруживается в его намерениях и в том, что именно он находит, выделяет в результате своего исследования. В каждом доме каждому своё.

Моя вышеобозначенная главная мысль может быть преобразована и в такой вот вопрос: «человеческое, слишком человеческое» Философа определяет его философию или, наоборот, философия Философа определяет его «человеческое»? Сознательный или бессознательный ответ на него вполне определяет выбор метода описания и исследования творчества любого Философа. Ответ Александра Владимировича Перцева, который он дает в своей книге о Ницше, на мой взгляд, очевиден: философия Ницше полностью определяется его человеческими обстоятельствами, его человеческим существом, являясь субъективным способом сублимации и преодоления сугубо  психологических проблем его личности. Это – низкая позиция или, как любил её именовать Ницше, - лягушачья перспектива.

Вот высокая позиция: Философия, рождающаяся в процессе преодоления личностного кризиса Философа, при всей очевидности участия в нем всего его «человеческого», есть проявление наиболее глубокого (=высокого) уровня бытия или пласта Культуры, принадлежащего всем людям, но который впервые осваивается и осознается через данного человека-Философа, т.е. благодаря его особому высшему личностному качеству. Философия, таким образом,  есть одновременно предусловие и результат, определяющая бытие философа, в том числе и во всех аспектах его повседневной человеческой жизни. Подлинная философия всегда есть проявление высшего бытия, которое из низкой позиции невидимо, непостижимо, парадоксально. На примере духовных событий, происходивших на вилле Сорренто близ Рима, можно показать, что, осознавая и преодолевая в себе христианствующего плебея, Ницше именно с той самой поры совсем по-иному стал заботиться о судьбах человечества и его лучших представителей. Именно там он начал создавать на своем личном примере совершенно новую аристократическую Философию, новую позицию высшего человека в Культуре. Он тогда только лишь начал это дело в своей книге «Человеческое, слишком человеческое», а ведь уже её одной оказалось достаточно, чтобы стать самым сильным, самым свободным и самым одиноким мыслителем во всей «просвещенной Европе».

Жаль, что моё объяснение ницшевской мотивации для «плагиата» осталось вне поля зрения А.В. Перцева, который предпочел ему другую, по-своему убедительную, детективно-психологическую и сугубо человеческую интерпретацию случившегося творческого казуса. Однажды я беседовали о поэзии Ницше с Евгением Головиным (этот диалог можно прочесть на сайте Nietzsche.ru. Евгений тоже немного подсмеивался над Ницше, находя в его поэзии слабые и неудачные места. Я, в принципе, ничего не имею против «человеческой» правды о Ницше, и нисколько не возражаю против права любого Критика подсмеиваться над Автором, ведь ничто «человеческое» мне тоже не чуждо. Однако тогда я прямо спросил Евгения: зачем он это делает, с каким намерением, для чего? Он прекрасно понял суть моего вопроса, и ответ его мне запомнился. Он сказал вот что: Ницше со своим проектом новой высшей духовности и культуры оказался неудачником, - его Заратустре победившая массовая культура в ХХ веке предпочла детектива Шерлока Холмса, персонажа Конан Дойля. Детектив (=ученый, психолог), а не Философ, стал кумиром «нового времени». Человеческие, всем понятные мотивы и страсти, - вот что стало «правдой жизни», а не какие-то там отвлеченные понятия о «сверхчеловеке», «воле к власти», «вечном возвращении» и т.п. Ницше со своими высшими, неслыханными идеями и призывами к новой высшей культуре, как подлинной основе жизни, оказался во всей этой ситуации разрастающейся расовой катастрофы Европы просто смешон. «Покажите нам супермена», - радовалась весь ХХ век толпа и, конечно, подмигивала. Но ответил ли Евгений Головин этими размышлениями и наблюдениями на мой вопрос? Нет, он просто ушел от ответа. Зато, как  мне кажется, на этот вопрос в своей книге-детективе отвечает Александр Владимирович Перцев. Ведь читается его книга очень легко, захватывающе, интересно. Часто я ловил себя именно на этом человеческом чувстве увлеченности интригой авторской мысли, талантливости которой стоит воздать должную хвалу. Но, к счастью, во мне есть и другая сторона, внимание которой нелегко усыпить, захватить, надолго заинтересовать любого рода психологическими детективами о «делах семейных». Есть ли такая же другая сторона у А.В. Перцева? Конечно же, есть, иначе у него были бы «не все дома», но, увы, современная конъюнктура полностью принадлежит низкой позиции, диктующей свои правила уже и в области духовной жизни, когда всякая книга уже изначально рассчитана на некое массовое потребление «для всех».

Ницше научил избранных очень многому, и это великая честь - учиться у самого Ницше. И, конечно же, плох тот ученик, который не хочет превзойти своего учителя, тем более, что сам учитель требует от ученика этого превосхождения в становлении самим собой. Однако способ, которым ученик это осуществляет, сполна выдает уровень им постигнутого. Если ученик вместо почитания, как аристократического принципа взаимоотношений между не-равными, выставляет своего учителя «у себя дома» в разоблачительном свете его обычной домашней жизни, разглашая публике, алчной до сенсаций, его человеческие тайны, ставшие известные ему как раз благодаря преподнесенным и доверенным ему знаниям, он демонстрирует тем самым свою низкую позицию и несостоятельность в высшем смысле. Ученик, который эмансипируется от своего наставника только за счет «разоблачения» человеческой подоплеки его учения, вынужденно уходит не вверх, а вниз. И спасение тут для него одно: вскоре уже совсем не признавать себя его учеником, забыть всё, что так тесно и плодотворно связывало(сь) с ним. Сам Ницше дает нам иной урок: когда он  прощался со своими учителями (Христом, Ричлем, Шопенгауэром, Вагнером), на философском уровне приходя к тому заключению, которым на психологическом/человеческом уровне завершается книга «Ф.Ницше у себя дома», он никогда не позволял себе такого ученического плебейства, а уж тем более копания или ссылок на их «человеческое, слишком человеческое», подсмотренное на уроках или между ними. Он «судил» их так, как аристократ духа судит о своих уставших или сдавшихся соратниках, отдавая дань уважения их общему славному прошлому и исходя из их некогда общей высшей надежды, оставшейся жить теперь лишь в его сердце.

Самодовольный тон этой слишком современной, слишком детективной, слишком психологической книги о Ницше не раз коробил меня, заставляя непроизвольно внутри себя краснеть за автора (очевидно, что у меня с ним не одна и та же совесть). Смысл моего внутреннего конфуза можно было бы выразить так: почему такой умный и образованный человек, великолепный переводчик и оригинальный мыслитель, позволяет себе такой запанибратский тон по отношению к одному из трагических творцов высшей культуры? Зачем нужно было использовать некоторые уничижительные оценки и сентенции относительно Ницше? Приводить здесь соответствующие цитаты я не буду по теперь уже вполне понятным причинам. В середине книги я набросал на полях свою спасительную для автора догадку: «автор просто заманивает читателя своим простецким умалением Ницше, чтобы в конце книги, как это вполне подобает благородным умам, любящим красивую игру, сделать неожиданный разворот темы своего исследования, явив нам настоящего Ницше, аристократа духа, предоставив читателю совершенно иные, возвышающие объяснения его «семейных дел» и его творчества». Я всё ждал, когда же автор вернет в дом Ницше его главную, господствующую натуру, чтобы дом этот стал наконец-то наполненным, представленным во всей своей значительности. Ведь когда не все дома, понять жизнь этого дома не только невозможно, но еще и чревато большими неприятностями. Жаль, что я ошибся в своих ожиданиях, - тон книги не изменился до самого конца, изобилуя редуцирующими психологическими гипотезами, подозрениями, рационализациями, переходящими в поучения, насмешки и похлопывания по плечу. Жаль!

А ведь «человеческий» фундамент творчества  Ницше может и должен быть понят исходя из высокой позиции. Например, Игорь Эбаноидзе, автор книги «Письма Ницше», с которым я также часто беседовал на эту тему, смог выразить свои намерения на этом поприще использования «человеческого» материала для понимания феномена Ницше, более адекватным самому Ницше образом. Он полагает, что знание и понимание человеческой ситуации Ницше делает еще более рельефным и беспрецедентным «событие Ницше», еще более углубляет и расширяет главное в нем – его совершенно новую Философию, его новые сознательные установки на развитие в человеке благородства, воли и разума, составляющие его пока еще не востребованный в России высший культурный потенциал. Еще одно  глубокое мнение о роли «человеческого» в становлении философии Ницше выражено в книге Вадима Бакусева «Лестница в бездну» (Ницше и европейская психологическая матрица). Очень жаль, что в книге А.В.Перцева нет ни попытки, ни намека на подобное благородное осмысление материала под общим названием «Ф.Ницше у себя дома». Причины этого высказаны мною вполне ясно.

Вот несколько цитат из книги А.В.Перцев « Ф.Ницше у себя дома», которые вполне применимы к самому автору:

«И, стало быть, весь постмодернизм – это лишь восстание Критиков в культуре»,

«Смерть Автора даст Критику необычайную, невиданную свободу. Теперь он, Критик,  а вовсе не Автор, будет писаться с большой буквы»,

«Он превращает жизнь великих людей в занимательный караван историй. Правда, у большинства Новых Сочинителей, самые разные великие люди получаются похожими на них самих словно две капли воды, а … эти затейливые фантазии говорят главным образом о них самих»,

«Чтобы не разочаровываться, надо не очаровываться. Не следует творить себе кумира, наделенного исключительно идеальными качествами. Сын, постоянно занятый вместе с отцом тяжким повседневным трудом, кумира из него не творит. Он видит не только силу отца, но и все его слабости, не только удачи, но и промахи… Сколь бы ни был талантлив отец, долго разыгрывать идеал в условиях повседневности не удается никому. Графолог, проводя экспертизу, непременно заставляет человека исписать десятки листов бумаги. Уже листе на пятом вместо почерка деланного, парадного появляется настоящий – повседневный…»

«Не убивать Автора, а воскрешать его своим пониманием».

О понимании. Не былое ли очарование (как низкая позиция, обреченная на свою противоположность, разочарование, вместо высшей непреходящей позиции почтения) стало причиной написания рецензируемой здесь книги? Убивает или воскрешает её автор Фридриха Ницше своим «слишком человеческим» его пониманием? Если эту книгу прочтут только профессиональные историки философии, то их вряд ли всерьез заинтересует психологический детектив о краже Ницше нескольких абзацев у Герцена. Повторюсь: лично я думаю, что Ницше своей «кражей» возвысил мысли Герцена, сделав этим последнему превосходный творческий комплимент: тексты Ницше вполне демонстрируют именно это. Среди тысяч листов, исписанных Ницше повседневным почерком, весьма трудно отыскать что-то псевдо-настоящее, то есть принадлежащее низкой позиции. Гораздо интереснее и обоснованнее было бы поговорить об анти-заимствованиях Ницше у Герцена, Достоевского и т.п., и, на этом примере, о действительно загадочном и парадоксальном взаимодействии русской и западно-европейской культуры. А вот если эту книгу прочтут люди обычные, повседневные (настоящие?), мало знакомые, а то и вообще незнакомые с текстами Ницше, то… о каком понимании Ницше может идти здесь речь? Вряд ли они захотят после этой книги читать книги самого Ницше, - зачем знакомиться с философией высшей надежды, родившейся в обычной человеческой душе для решения своих личных проблем? Такой «разоблаченный» Ницше-философ в лучшем случае станет заведомо неинтересным, а в худшем случае будет воспринят как замороченный чудак с нездоровой психикой.

Резюме. Книга А.В.Перцева «Ф.Ницше у себя дома» явилась для меня демонстрацией современного состояния российской ницшеаны. Судьба этой книги, как и любой другой, написанной из низкой современной позиции, будет бесславна и коротка. Автор сам поместил себя в эту неприглядную ситуацию, спасти которую или противопоставить которой можно только ницшеанскую высшую надежду. Согласно последней Александр Владимирович даст слово и другой, высокой части своей натуры, и однажды напишет совсем иную книгу о Ницше, «для всех, но и ни для кого».