Страницы:

Бугерство и философия Ф.Ницше

 

В.Н. Садовников

Заявка В.Е. Бугеры, представленная в аннотации к его книге «Социальная сущность и роль философии Ницше / В. Е. Бугера. - М.: , 2004. - с.» весьма серьёзна. Не могу не представить её полностью: «В книге анализируется социальная сущность философии Ницше и та общественно-политическая роль, которую ницшеанство играло и продолжает играть в истории человечества. В частности, исследуется преемственная связь между философией Ницше и идеологией германского нацизма, а также современных русских и украинских фашистов. На обширной базе фактических данных доказывается органический, глубинный характер этой связи, родство мировоззрения Ницше и фашистской идеологии; показана роль Ницше как одного из духовных отцов современного антисемитизма. Очень подробно и доказательно разоблачаются либеральные фальсификаторы Ницше, старающиеся приукрасить, "гуманизировать" и "денацифицировать" его философию. Исследуются социально-психологические причины популярности ницшеанства среди современной гуманитарной интеллигенции. Вскрываются малоизвестные ранее аспекты отношения большевиков к Ницше, в неожиданном свете предстает соотношение ницшеанства и революционного марксизма». Посмотрим, как это удалось автору и что из этого получилось.

Начинает В.Е.Бугера с достаточно объёмных цитат из Ницше. Затем он заявляет: «Просто Ницше довел свою позицию идеолога господствующих классов до логического завершения, поняв, что демократия - это палка о двух концах: в данный момент она помогает успокоить бунтующих рабов и договориться с ними, зато в будущем рабы, получившие определенные права и использующие их для своего усиления, могут попробовать развить столь удачно начавшееся наступление и завоевать новые рубежи». О каких господствующих классах говорит Ницше? Неужто о монополистической буржуазии, идеологом которой Ницше и объявляется? Но буржуазия для Ницше – это раззолочёная, лживая чернь, какой бы она ни была. И заявлять, что он идеолог её, выразитель её интересов, не есть ли худшее из извращений идей Ницше? Ницше печётся лишь об аристократии, а её нынче нет, и её предстоит ещё создать. Передёргивает В.Е. Бугера. Ему не нравится ярко выраженный классовый подход Ницше? Ему не нравится, как Ницше отзывается о социалистах, диктатуре тиранического социалистического государства? Что же вменяется в вину Ницше? Его чёткая классовая позиция? А В.Е.Бугера, рассуждая о Ницше, пребывает вне классовой позиции? Хотя стоит отметить и то, что Ницше никогда не был в рамках классового подхода, как его понимает В.Е. Бугера и последователи Маркса.

В.Е. Бугера: «Ницше мечтает о недемократическом, открыто диктаторском по своему характеру государстве, которое прочно держит в своих руках «хорошая, здоровая аристократия». Эта мечта вполне соответствует социальному идеалу Ницше - иерархическому, кастовому общественному строю, доведенному до последовательного завершения и застывшему в своей завершенности на века и тысячелетия. Правда, в его произведениях встречаются фрагменты, которые, по мнению многих почитателей Ницше, несовместимы с приведенной выше цитатой…» Приводится цитата из Заратустры о государстве. С чего бы вдруг у Ницше идёт речь об открыто диктаторском государстве, которое в руках здоровой аристократии? Почему это не аристократическая республика? Ведь мечтал Ницше, было дело, о республике гениев, а не о диктатуре гениев. Никогда Ницше не вёл речи о диктаторском государстве аристократии. Либо следует признать, что любое государство (и республика как одна из форм устройства государства) – это диктатура. Но (логично предположить) любезная сердцу В.Е. Бугеры диктатура – это диктатура пролетариата, деспотическая тирания социалистов (коммунистов), а потому у Ницше появляется, согласно Бугере тираническая диктатура аристократии, которая не любезна В.Е.Бугере и потому она плохая. И Ницше плохой, хотя о тирании аристократии Ницше никогда не писал. Ещё Платон и Аристотель отмечали, что аристократия как государственное устройство – это власть лучших и противопоставляли её олигархической власти (денежные мешки, буржуазия), демократии и охлократии. Ни у кого не вызывает сомнения, что Ницше был эллинофилом.Да, Ницше противопоставляет толпе, черни (охлократии, демократии и олигархии) аристократию. И, что в этом плохого? Любая власть есть насилие. А чьё насилие лучше или хуже, худших или лучших? Дело вкуса. Худший, плохой вкус, безусловно, выберет плохое и худшее, постаравшись представить его, как лучшее и достойнейшее.

«Разобравшись» с классовой позицией Ницше, В.Е Бугера заявляет о фашистском толковании слов Заратустры, но самого толкования не приводится. Зато приводится объёмная цитата из Заратустры: «Любите мир как средство к новым войнам. И притом короткий мир - больше, чем долгий.

Я призываю вас не к работе, а к борьбе. Я призываю вас не к миру, а к победе. Да будет труд ваш борьбой и мир ваш победою!

Можно молчать и сидеть смирно, только когда есть стрелы и лук; иначе болтают и бранятся. Да будет ваш мир победою!

Вы говорите, что благая цель освящает даже войну? Я же говорю вам, что благо войны освящает всякую цель.

Война и мужество совершили больше великих дел, чем любовь к ближнему. Не ваша жалость, а ваша храбрость спасала доселе несчастных.

Что хорошо? спрашиваете вы. Хорошо быть храбрым. Предоставьте маленьким девочкам говорить: «быть добрым - вот что мило и в то же время трогательно».

В.Е. Бугера отмечает, что цитаты подобного рода весьма охотно использовали фашисты. Толкование цитаты и использование цитаты это не одно и то же. Так ведь и христианством они не брезговали, и на пряжках солдатских ремней было выбито: «С нами Бог». И разве возбраняется кому-либо использовать какие-либо цитаты из каких-либо работ? Апологию войны усмотрел Бугера в некоторых фрагментах из Заратустры. Какой ужас! А только ли Ницше полагал войну полезной и необходимой? Близкий ему по времени Гегель, считал, что война хороша тем, что не даёт загнивать обществу. Близкие сердцу Бугеры марксисты (социалисты, анархисты и прочая) так же не полагали войну чем-то ужасным и неприличным. И грозились назло всем буржуям раздуть мировой пожар.  Они разделили войны на захватнические и освободительные. Захватнические войны – это плохо, а освободительные – справедливо, хорошо и благо. И именно таковой, наверное, рассматривалась мировая революция и последующая мировая война за построение коммунизма во всём мире. Но ведь любую войну при желании можно представить как освободительную и нравственную, ибо нравственно всё, что служит делу пролетариата. Ах, какой нехороший мыслитель Ницше! Войну благословляет! А разве церковь не благословляла, не освящала войну? Весьма забавно рассуждает В.Е.Бугера, если учесть, что почти вся история человечества есть история войн.

Но и этого мало. Господская и эксплуататорская сущность Ницше усмотрена им и в отношении к женщине, в отношениях женщины и мужчины, суть которого в одной фразе: «Ты идёшь к женщинам? Не забудь плётку!» Весьма забавны некоторые суждения В.Е.Бугеры и ему подобных. И ведь можно много напридумывать и наговорить, если предварительно внимательно не прочитать текст и хорошенько не подумать. Не зря Ницше просил своих читателей выучиться хорошенько читать. Суть этой фразы, как мне представляется, в том, что Заратустра пытается понять и рассказать всем, что такое жизнь и как должно вести себя живущему. И тогда получается весьма интересно. Предлагаю подумать. Из «Танцевальной песни» Заратустры мы и узнаем, что такое жизнь.

«В твои глаза заглянул я недавно, о жизнь! – пел Заратустра. – И мне показалось, что я погружаюсь в непостижимое.

 Но ты вытащила меня золотой удочкой; насмешливо смеялась ты, когда я называл  тебя непостижимой.

«Так говорят все рыбы, – отвечала ты, – чего не постигают они, то и непостижимо.

Но я только изменчива и дика, и во всём я женщина, и притом недобродетельная:

Хотя я называюсь у вас, мужчин, «глубиною» или «верностью», «вечностью», «тайною».

Но вы, мужчины, одаряете нас всегда собственными добродетелями – ах, вы, добродетельные!»

Так смеялась она, невероятная; но никогда не верю я ей и смеху её, когда она дурно говорит о себе самой. –

Говоря о себе, своей дикой мудрости и жизни, Заратустра в этой песне признается: – От всего сердца люблю я только жизнь и поистине, всего больше тогда, когда я ненавижу её!

Но если я люблю мудрость, – продолжает Заратустра, – и часто слишком люблю её, то потому, что она очень напоминает мне жизнь!

Уней её глаза, её смех и даже её золотая удочка – чем же я виноват, что они так похожи одна на другую?

И когда однажды жизнь спросила меня: что такое мудрость? – я с жаром ответил: «О, да! мудрость!

Её алчут и не насыщаются, смотрят сквозь покровы и ловят сетью.

Красива ли она? Почём я знаю! Но и самые старые карпы идут на приманки её.

Изменчива она и упряма; часто я видел, как кусала она себе губы и путала гребнем свои волосы.

Быть может, она зла и лукава и во всём женщина; но когда она дурно говорит о себе самой, тогда именно увлекает она всего больше».

И когда я сказал это жизни, она зло улыбнулась и закрыла глаза. «О ком же говоришь ты? – спросила она. – Не обо мне ли?…». 

Итак, жизнь и мудрость сливаются для Заратустры в нечто единое. Можно предположить, что жизнь – это молодая женщина, а мудрость – старая, старуха, тем более, что в «Весёлой науке» и не только Ницше прямо заявляет: «Да, жизнь – это женщина!».  «Красива ли она? – задаётся вопросом Заратустра, рассуждая о мудрости, следовательно, и о жизни и отвечает: – Почём я знаю! Но и самые старые карпы идут на приманки её». И это при всём том, что жизнь зла и лукава, упряма и изменчива, дика и отнюдь не добродетельна.

Если мы будем придерживаться этой аналогии, то в очень интересном свете предстанет перед нами речь Заратустры «О старых и молодых бабёнках». В этой речи Заратустра рассказывает о том, что однажды в тихий вечерний час он повстречался со старушкой, которая обратилась к нему с просьбой рассказать ей, что думает Заратустра о женщине, ибо о многом говорит Заратустра, а о женщине никогда. Логично предположить, что это мудрость Заратустры вопросила его о том, что есть жизнь, да и час был вечерний, располагающий к раздумьям. И так отвечал Заратустра:

«Всё в женщине – загадка, и всё в женщине имеет одну разгадку: она называется беременностью.

Мужчина для женщины средство; целью всегда бывает ребёнок.

Но что же женщина для мужчины?

Двух вещей хочет настоящий мужчина: опасности и игры.

Потому он хочет женщины как самой опасной игрушки.

Мужчина должен быть воспитан для войны, а женщина для отдохновения воина; всё остальное глупость.

Слишком сладких плодов не любит воин. Поэтому любит он женщину, – в самой сладкой женщине есть ещё горькое.

Лучше мужчины понимает женщина детей, но мужчина больше ребёнок, чем женщина.

В настоящем мужчине скрыто дитя, которое хочет играть…

Пусть женщина будет игрушкой, чистой и лучистой, как алмаз, сияющий добродетелями ещё несуществующего мира.

Пусть луч звезды сияет в вашей любви. Пусть вашей надеждой будет: «о, если бы мне родить сверхчеловека!».

…

Пусть мужчина боится женщины, когда она любит: ибо она приносит любую жертву и всякая другая вещь не имеет для неё цены.

Пусть мужчина боится женщины, когда она ненавидит: ибо мужчина в глубине души только зол, а женщина ещё дурна…». 

В ответ на эти слова старушка (мудрость) говорит Заратустре, что много мудрого сказал Заратустра, хотя он и достаточно молод. И хотя мало ещё Заратустра знает женщин, но он прав и старушка подчёркивает, что «у женщины нет ничего невозможного». Желая отблагодарить Заратустру, за его мудрость и достойные речи, она предлагает ему взять одну «маленькую истину».

«И так говорила старушка:

«Ты идёшь к женщинам? Не забудь плетку!». 

Из этого объяснения того, что есть женщина, если женщина – это жизнь, нам становится ясно – жизнь есть загадка, и единственное, что здесь понятно так это то, что жизнь постоянно беременна новой жизнью, т.е. жизнь – это непрерывный процесс становления, в котором происходит возникновение и уничтожение. Целью для жизни может быть только сама жизнь, её постоянное порождение. Жизнь – это опасная игра, содержащая в себе сладости побед и горечь поражения, причём очень часто она бывает просто дурна. Но настоящий мужчина (человек) – это воин и дитя и никакой другой опасности и игрушки, кроме самой этой жизни, такой как она есть, он и не пожелает, но что более всего здесь примечательно, так это слова о любви и надежде, без которых никакое созидание, никакое творчество, а тем более сверхчеловека невозможны, ибо «все великие проблемы требуют великой любви, а на неё способны только сильные, цельные, надежные умы, плотно прилегающие к самим себе»,  – писал Ницше.

Подтверждением такого толкования, как мне представляется, является «Другая танцевальная песня». Так пел Заратустра: «В твои глаза заглянул я недавно, о жизнь…

К тебе прыгнул я – ты метнулась прочь; и навстречу мне извивались змейки взлетающих, разлетающихся волос твоих!

От тебя и от змей твоих отпрыгнул я; и вот ты стояла уже, обернувшись слегка, и глаза были полны желаний.

Косыми взглядами – учишь ты меня кривым путям; на кривых путях учится нога моя – коварству!

Я боюсь тебя вблизи, я люблю тебя издали; твоё бегство манит меня, твоё искание заставляет замереть; я страдаю, но чего бы не вынес я ради тебя! …

- кто не ненавидел тебя, великая вязальщица, обнимальщица, искусительница, искательница, находчица! Кто не любил тебя, невинная, нетерпеливая, ветрогонная, детоокаягрехотворница! …

- О, эта проклятая, притворная, ловкая змея, скользкая ведьма! Куда подевалась ты? …

Поистине, я устал быть пастухом твоих овец! Для тебя, ведьма, я пел до сих пор, теперь ты должна у меня  - закричать!

Под такт моей плётки должна ты танцевать и кричать!

Я не забыл ведь о плётке? – Нет!»

Так отвечала мне жизнь и при этом заткнула изящные уши свои:

«О Заратустра! Не щёлкай так страшно своей плёткой! Ты ведь знаешь: шум убивает мысли, – а ко мне как раз пришли такие нежные мысли. …

Что я добра к тебе и часто слишком добра, – это знаешь ты, и всё от того, что я ревную тебя к мудрости твоей. Ах, эта мудрость, полоумная старая дура!

Если бы мудрость твоя сбежала от тебя, ах! тогда мигом бы сбежала от тебя и моя любовь».

Если мы вспомним притчу о трёх превращениях духа, то дитя есть тот дух, который может и должен творить и созидать. Дитя – это невинность и чистота. Оно играет, созидая, и созидает, играя. Но жизнь опасная игрушка. Потому-то и советует старушка-мудрость, идущему к жизни, идущему в жизнь, взять плётку. Плётку воли или волю-плётку, удары которой есть «я хочу», «да», «нет». Жизнь – женщина, мудрость – женщина, вот и совет, идущему к женщинам – взять плётку. Несколько далее Заратустра признается в том, что жизнь тяжело нести, но не притворяйтесь уж такими нежными, скажет он. Мужчина (человек) должен хотеть опасности и игры, т.е. жить и любить жизнь именно такой, какая она есть, ибо другой нет, и не будет. Но не должен он уставать и расслабляться от мудрости своей. От любви этой (к жизни и мудрости), из любви этой и должен появиться сверхчеловек.

В.Е. Бугера безжалостно осуждает Ницше за то, что он против эмансипации, демократии и является сторонником частнособственнического мужского подхода к женщине, за то, что он утверждает о деградации общества и человека посредством демократии и, безусловно, либеральной демократии, превратившейся сегодня в гей-лейсбискую демократию. Не может не настораживать бугеровская подборка фрагментов и их интерпретация. Не менее забавны суждения В.Е.Бугеры о молодом и зрелом Ницше. Сим приёмом пользовались критики Маркса, противопоставляя молодого Маркса гуманиста и романтика, Марсу зрелому, ставшему коммунистическим догматиком и переставшем быть гуманистом и романтиком. И подлинный Маркс у них был молодой Маркс, а у В.Е.Бугеры подлинный Ницше это уже зрелый Ницше, т.к. в молодости он ещё грешил либеральным демократизмом. Однако, что тут поделаешь?Как уже хорошо известно – всё течёт и всё изменяется. Не меняется только дурак и глупость. Изменяются взгляды, оценки и ценности Ницше. Заканчивается и метафизический период (молодой Ницше) в творчестве Ницше и в работе «Человеческое, слишком человеческое» он, по сути, расстаётся с большей частью своих прежних представлений. Позже он напишет: «я внезапно положил конец всему привнесённому в меня «мошенничеством высшего порядка», «идеализму», «прекрасному чувству» и прочим женственностям».[1]  Ницше полностью порывает с прежними ценностями, такими как метафизика и идеализм, с христианством и со своими прежними кумирами – Шопенгауэром и Вагнером. «Это война, – напишет он, – но война без пороха и дыма, без воинственных поз, без пафоса и вывихнутых членов – перечисленное было бы ещё «идеализмом». Одно заблуждение за другим выносится на лёд, идеал не опровергается – он замерзает… Здесь, например, замерзает «гений»; немного дальше замерзает «святой»; под толстым слоем льда замерзает «герой»; в конце замерзает «вера», так называемое «убеждение», даже «сострадание» значительно остывает – почти всюду замерзает вещь в себе».[2] Вот ведь какой воинственный Ницше. Нравится ему война.

Многие положения Ницше, безусловно, звучат вызывающе и пугают. Они могут раздражать и возмущать. Они могут кому-то даже очень не нравиться. Вполне естественно, что они кем-то критикуются, опровергаются и т.п., но кем-то используются и берутся на вооружение. Но совершенно непозволительно, как мне представляется (ни В.Е. Бугере, ни фашистам, ни христианам) извращать идеи и основания философии Ницше, приписывая им то, чего в них не содержится, то, против чего сам Ницше выступал неоднократно, хотя многие именно этим сегодня и занимаются. Они так и не вняли просьбе Ницше выучиться хорошенько читать, что по его мнению предполагало следующее: читать «медленно, всматриваясь в глубину смысла, следуя за связью мысли, улавливая намёки; видя всю идею книги, как бы сквозь открытую дверь…», а читатель, от которого Ницше ожидал что-либо, «должен обладать тремя качествами. Он должен оставаться спокойным и читать не торопясь; не припутывать постоянно самого себя и свое «образование»; и, в-третьих, не ожидать в конце, как бы в виде результата, новых таблиц».

Рассуждая о взглядах Ницше на историю, В.Е. Бугера приходит к выводу, что здесь Ницше идеалист. Неужто В.Е. Бугере хотелось, чтобы он был материалистом в духе Маркса и Каутского, которого В.Е. Бугера и пересказывает, упрекая Ницше в непонимании сути  и основ исторического процесса. А что же здесь не устраивает В.Е. Бугеру? Да то, что, согласно Ницше, вера может делать революции, созидать и разрушать цивилизации. Ницше, оказывается ничего не понимал в экономике и её роли для развития общества. Но тогда В.Е. Бугере следует признать таким же бестолковым и М. Вебера, написавшего о происхождении капитализма из духа протестантской этики. (Кстати, рекомендую всем, весьма познавательная книга: М. Вебер Протестантская этика и дух капитализма). Получается, что все, кто осмысливают исторический процесс не с позиций развития производительных сил и производственных отношений (экономики), ничего не понимают, следовательно, делаем вывод, бестолковые ребята. Ницше бестолковый, Вебер бестолковый … интересная тенденция. Есть над чем задуматься. Ещё на большие размышления наводит следующее высказывание В.Е.Бугеры: «Это не должно нас удивлять: вспомним, что даже сами представители господствующих классов, сами же начальники и законодатели, сплошь и рядом имеют - несмотря на свой, зачастую огромный, практический опыт управления людьми - самые фантастические представления о социальной реальности, в результате чего принимают такие решения, последствия которых оказываются диаметрально противоположны целям этих господ. История и современность дают массу тому примеров». Я никогда не боялся прослыть бестолковым и задавать вопросы. Вот и задаю: какую такую массу примеров даёт нам история, когда «начальники и законодатели» от капитализма поимели от своих решений нехорошие, противные им результаты в историческом масштабе, а не в частных каких-то случаях? Однако есть очень убедительный и наглядный пример недавнего исторического прошлого, когда законодатели и начальники господствующего класса в СССР, хорошо знающие и понимающие экономику (материалистическое учение о движущих силах истории и цивилизации, как то учение о развитии производительных сил и производственных отношений) в результате приёма своих, надо полагать толковых и правильных решений, потерпели полное историческое фиаско и действительно получили диаметрально противоположное своим целям. Как-то всё меньше и меньше вызывает доверие В.Е.Бугера, рассуждающий о Ницше.

А уж когда В.Е. Бугера начинает рассуждать об антисемитизме Ницше и о борьбе евреев с арийцами, то здесь впору совсем забыть о чести и достоинстве исследователя. Стремясь выглядеть объективным, справедливым В.Е. Бугера приводит как отрицательные, так и положительные высказывания и характеристики по поводу евреев. Одновременно он приводит и ряд негативных высказываний по поводу немцев и характеризующих неприязненное отношение Ницше к антисемитам. Приличия вроде бы соблюдены. Теперь можно сделать заявление, что Ницше выходит на «теорию» сионского заговора и по сути своей есть главный антисемит и провокатор антисемитизма, т.к. он создаёт идеологическую базу для антисемитизма. Приехали! Из дедушки сделали бабушку! От объективного и научного взгляда В.Е. Бугеры как-то ускользнул целый ряд весьма интересных, на мой взгляд, высказываний Ницше. В работе «Человеческое, слишком человеческое» Ницше писал: «Кстати: вся проблема евреев имеет место лишь в пределах национальных государств, так как здесь их активность и высшая интеллигентность, их от поколения к поколению накоплявшийся в школе страдания капитал ума и воли должны всюду получать перевес и возбуждать зависть и ненависть; поэтому во всех теперешних нациях – и притом чем более последние хотят иметь свой национальный вид – распространяется литературное бесчинство казнить евреев, как козлов отпущения, за всевозможные внешние и внутренние бедствия. Раз дело будет уже идти не о консервировании наций, а о создании возможно крепкой смешанной европейской расы, – еврей, – продолжает Ницше, – будет столь же пригодным и желательным ингредиентом, как и всякий другой национальный остаток. Неприятные и даже опасные свойства, – подчёркивает Ницше, – имеются у каждой нации, у каждого человека; жестоко требовать, чтобы еврей составлял исключение. Пусть даже эти свойства имеют у него особенно устрашающий и опасный характер; и, быть может, новейший еврей-биржевик есть самое отвратительное изобретение всего человеческого рода.(Кстати, на это указывал и Маркс – В.С.) Тем не менее, я хотел бы знать, – продолжает Ницше, – сколько снисхождения следует оказать в общем итоге народу, который, не без нашей совокупной вины, имел наиболее многострадальную историю среди всех народов и которому мы обязаны самым благородным человеком (Христом), самым чистым мудрецом (Спинозой), самой могущественной книгой и самым влиятельным нравственным законом в мире. Сверх того: в самую тёмную пору средневековья, когда азиатские тучи тяжело облегли Европу, именно иудейские вольнодумцы, учёные и врачи удержали знамя просвещения и духовной независимости под жесточайшим личным гнётом и защитили Европу против Азии…  Если христианство сделало всё, чтобы овосточить Запад, то иудейство существенно помогало возвратной победе западного начала; а это в известном смысле равносильно тому, чтобы сделать задачу и историю Европы продолжением греческой задачи и истории».[3]

Ницше давал как негативные, так и позитивные характеристики различным народам Европы, исследуя их прошлое и фиксируя их настоящее. Оснований к выводам, которые сделал В.Е.Бугера, на мой взгляд, в работах Ницше нет. Но каждый делает свои выводы на основе своего воспитания, образования и меры развития интеллекта, на что не раз указывал Ницше. Здесь я приведу некоторые выдержки из переписки Ницше, которые, как мне представляются, покажут всю несостоятельность утверждений В.Е. Бугеры. «Да сжалятся небеса над европейским разумом, если из него вычтут разум еврейский! – писал Ницше.[4] (Сию просьбу о жалости небес можно отнести и к разуму В.Е. Бугеры)  «Объективно говоря, евреи мне интересней, чем немцы: их история ставит гораздо более основательные проблемы. … Признаюсь, кстати, что к нынешнему «немецкому духу» я отношусь с такой отчуждённостью, что не нахожу никакой возможности слишком уж терпеливо взирать на его отдельные идиосинкразии. К последним я в особенности отношу антисемитизм. … Одно пожелание: опубликуйте как-нибудь список немецких учёных, художников, поэтов, писателей, актёров и исполнителей еврейской национальности или еврейского происхождения: вот была бы действительно ценная информация по истории немецкой культуры (а также – по её критике)».[5] «Кстати, вот моё искреннее убеждение: немцу, лишь оттого что он немец, претендующему быть чем-то большим, нежели еврей, место в балагане, если не в сумасшедшем доме».[6]«Эти проклятые антисемитские дурни не смеют прикасаться к моему идеалу!».[7] Эти слова Ницше написал, когда ему стало известно, что имя Заратустры используется в антисемитской корреспонденции. Полагаю, что только изощрённо извращённое сознание могло делать и делает из Ницше идеолога антисемитизма. И это слова уже зрелого, согласно В.Е. Бугере, Ницше. Это 1887 и 1888 годы. Хочется отметить, что не только антисемитским дурням не следует прикасаться к идеалам Ницше, к его философии, но и просто дурням, т.к. выводы из этого прикосновения будут просто дурные и вряд ли уже будут иметь отношение к Ницше.

Национализм для Ницше это не что иное, как болезнь народа, это национальная горячка, в процессе протекания которой наступает некоторое умственное расстройство. Ум народа заволакивают тучи, и он испытывает приступы одурения. Ницше заявляет, что на совести немцев лежит «эта самая враждебная культуре болезнь и безумие, какие только возможны, – национализм, это nevrosenationale, которой больна Европа…».[8] Европа лишается разума и идёт в тупик.

Существующие национальные различия для Ницше есть лишь культурные различия, т.е. обусловлены различием культур и не более того. Его идеал – единая Европа и европеец, как новый вид жителя Европы, а тем самым и новая раса, складывающаяся из лучших или удачнейших представителей всех наций Европы, в том числе и евреев.

Что культура является главным объектом забот и печалей Ницше ни для кого не секрет. А задачу спасения её от деградации и тем самым спасение человека, он рассматривает, как самую что ни на есть насущную. И вот он заявляет: «Куда бы ни проникала Германия, она портит культуру».^[9] Вообще отношение к современным ему немцам у Ницше самое негативное. Каких только обидных и ругательных слов в адрес немцев он не говорит. Но самое существенное здесь это то, современный немец, по мнению Ницше, это не «белокурая бестия», не ариец и даже не древний германец. Между ними, полагает Ницше, не существует ни идейного, ни тем более кровного родства. Ницше утверждает, что немцы произошли от «чудовищного смешения и скрещивания рас, быть может даже с преобладанием до-арийского элемента».^[10]Так ведь и это слова зрелого Ницше. Запомним эти слова, накрепко запомним. Ведь нашлись дурни, внушившие другим дурням, что они арийцы, что они наследники германского духа, а Ницше их предтеча. Слова зрелого Ницше не противоречат и молодому Ницше. Вот слова Ницше по поводу его работы «Человеческое, слишком человеческое». «Против немцев я выступаю в нём полным фронтом: на «двусмысленность» тебе жаловаться не придётся. Это безответственная раса, у которой на совести все величайшие преступления против культуры, во все решающие моменты истории держала на уме, видите ли, нечто «иное» (реформация во времена Ренессанса, кантовскую философию – именно когда в Англии и Франции с таким трудом пришли к научному способу мышления; «освободительные войны» - по пришествии Наполеона, единственного, кто до сих пор был достаточно силён, чтобы преобразовать Европу в политическое и экономическое единство), а сейчас, в момент, когда впервые поставлены величайшие вопросы о ценностях, у неё на уме «рейх», это обострение партикуляризма и культурного атомизма».[11]Или же вот из «Весёлой науки»: «мы далеко и не «немцы», в расхожем нынче смысле слова «немецкий», чтобы лить воду на мельницу национализма и расовой ненависти, чтобы наслаждаться национальной чесоткой сердца и отравлением крови, из-за которых народы Европы нынче отделены и отгорожены друг от друга, как карантинами».[12]Такой вот национализм, такая вот чистота крови расы, такая вот идеология антисемитизма. Ох, не зря и не просто так приснился Заратустре сон, в котором ребёнок предложил ему взглянуть на себя в зеркало. Заратустра посмотрел в зеркало и увидел в нём «рожу дьявола и язвительную усмешку его».

«Поистине, слишком хорошо  понимаю я знамение снов и предостережение их, – сказал Заратустра, – моё учение в опасности, сорная трава хочет называться пшеницею!

Мои враги стали сильны и исказили образ моего учения, так что мои возлюбленные должны стыдиться даров, что дал я им».

Ужасно будет, если В.Е.Бугере поверят, не читая Ницше самостоятельно. Хотя уже, безусловно, нашлись и такие. Здесь хочется напомнить совет Хайдеггера, что если у кого не хватает сил (или ума) самостоятельно прочесть Ницше, то ему не следует и ничего читать о Ницше.

 

 

 

  

 

 Я не буду рассматривать критику Немировской В.Е. Бугерой, которой он посвящает много слов. Однако там содержатся обвинения Немировской во лжи. Может быть такое? А почему бы и нет. Вот пишет же В.Е. Бугера: «Высшая  культура  создавалась,  создается  и  будет     создаваться   именно    господствующими      классами;  без  них   культура    вообще     была     бы     невозможна.   Существование   и   творчество  господствующих  классов  обеспечивается  эксплуатацией  ими  огромного  большинства  человечества – «посредственностей», «толпы», «великого  множества».   Чем  сильнее  эксплуатация,  чем  сильнее  гнёт,  удерживающий   рабов  в  повиновении,  тем   пышнее   расцветает  культура.  Ницше  причисляет  себя  к  «расе  господ» в  качестве  её  философа  и  идеолога,  одного  из «созидателей  новых  ценностей». И здесь В.Е. Бугера, мягко говоря, лукавит. Ницше утверждал, что развитие культуры определяется деятельностью творческой личности или творческих личностей и на ней или на них покоится. История свидетельствует, что далеко не всегда творец, творческая личность принадлежала к господствующему классу, происходила из него. А то, что по этому поводу пишет, выражаясь языком В.Е. Бугеры, зрелый Ницше, В.Е. Бугера забыл, хотя и приводил сию цитату. Напомним.  Ницше же пишет: «Высокая культура – это пирамида: она может стоять только на широком основании, она имеет, как предпосылку, прежде всего здоровую посредственность. Ремесло, торговля, земледелие, наука, большая часть искусств, одним словом, всё, что содержится в понятии специальной деятельности, согласуется только с посредственным – в возможностях и желаниях…  Было бы совершенно недостойно более глубокого духа в посредственности самой по себе видеть нечто отрицательное. Она есть первая необходимость для того, чтобы существовали исключения, ею обусловливается высокая культура. Если исключительный человек относится к посредственности бережнее, чем к себе и себе подобным, то это для него не вежливость лишь, но просто его обязанность ...».^[13]  Но здесь Ницше говорит о сильной и здоровой посредственности, счастье которой как раз и состоит в том, чтобы быть посредственностью, ибо мастерство в одном, узкая специальность – это, как полагает Ницше и есть её здоровый естественный инстинкт. Однако со временем, а сегодня всё больше и больше этот здоровый, естественный инстинкт разрушается и посредственность (низшие формы духа и тела) начинает всё более и более возвышаться, что ведёт «к перевесу стада над всеми пастухами и вожатыми». И вину за это Ницше возлагает на агитаторов от социализма, анархизма и т.п. Сегодня же «низший вид («стадо», «масса», «общество») разучился скромности и раздувает свои потребности до размеров космических и метафизических ценностей. Этим жизнь вульгаризируется: поскольку властвует именно масса, она тиранизирует исключения…».^[14] Ницше отдаёт должное посредственности. В качестве её преимущества перед высшими типами он указывает низкую, меньшую ответственность, присущую ей. Он подчёркивает, что без наличия посредственности высокая культура невозможна. Итак, речь идёт о бережном отношении к посредственности. А что пишет В.Е. Бугера? А он пишет: «Чем  сильнее  эксплуатация,  чем  сильнее  гнёт,  удерживающий   рабов  в  повиновении,  тем   пышнее   расцветает  культура». Вроде бы и мелочь, но возникает вопрос: можно ли назвать слова В.Е.Бугеры ложью? Я не буду этого делать, но скажу, что В.Е.Бугера извращает, искажает суть, дабы постращать читателей и отвратить их от Ницше.

Осуждает В.Е Бугера Немировскую за её ляпсусы и, особенно в проблеме сострадания слабым и больным, «малым сим» со стороны Ницше. И ведь действительно, Ницше не хочет им сострадать. А кому ещё не хочет сострадать Ницше? И хочет ли вообще кому-нибудь сострадать? Вот что мы можем прочесть у Ницше: «И гедонизм, и пессимизм, утилитаризм, и евдемонизм – все эти образы мыслей, определяющие ценность вещей по возбуждаемому ими наслаждению и страданию, т.е. по сопутствующим им состояниям и побочным явлениям, отличаются поверхностностью и наивностью, на которую каждый, кто чувствует в себе творческие силы и совесть художника, не может смотреть без насмешки, а также без сострадания.Сострадание к вам! это, конечно, не сострадание в том смысле, как вы понимаете его: это не сострадание к социальным «бедствиям», к «обществу» и его больным и обездоленным, порочным и изломанным от рождения, распростёртым вокруг нас на земле; ещё менее сострадание к ропщущим, угнетённым, мятежным рабам, которые стремятся к господству, называя его «свободой». Наше сострадание более высокое и более дальновидное: мы видим как человек умаляется, как вы умаляете его! – и бывают минуты, когда мы с неописуемой тревогой взираем именно на ваше сострадание, когда мы защищаемся от этого сострадания, – когда мы находим вашу серьёзность опаснее всякого легкомыслия. Вы хотите, пожалуй, – и нет более безумного «пожалуй» – устранить страдание; а мы? – по-видимому, мы хотим, чтобы оно стало ещё выше и ещё хуже, чем когда-либо! Благоденствие, как вы его понимаете, – ведь это не цель, нам кажется, что это конец? Состояние, делающее человека тотчас же смешным и презренным, – заставляющее желать его гибели! Воспитание страдания, великого страдания, – разве вы не знаете, что только это воспитание возвышало до сих пор человека? То напряжение души в несчастье, которое прививает ей крепость, её содрогание при виде великой гибели, её изобретательность и храбрость в перенесении, претерпении, истолковании несчастья, и всё, что даровало ей глубину, тайну, личину, ум, хитрость, величие, – разве не было даровано ей под оболочкой страдания, под воспитанием великого страдания? В человеке тварь и творец соединены воедино: в человеке есть материал, обломок, глина, грязь, бессмыслица, хаос; но в человеке есть также и творец, ваятель, твёрдость молота, божественный зритель и седьмой день – понимаете ли вы это противоречие? И понимаете ли вы, что ваше сострадание относится к «твари в человеке», к тому, что должно быть сформовано, сломано, выковано, разорвано, обожжено, закалено, очищено, – к тому, что страдает по необходимости и должно страдать? А наше сострадание – разве вы не понимаете, к кому относится наше обратное сострадание, когда оно защищается от вашего сострадания как от самой худшей изнеженности и слабости? – Итак, сострадание против сострадания!  – Но, скажем ещё раз, есть более высокие проблемы по сравнению со всеми проблемами наслаждения, страдания и сострадания…».[15]

Так против чего же и против кого выступает Ницше? Против честолюбия, направленного лишь на стяжательство, против восторга перед богатством и богатым. Против ленивого тела и ленивого духа, против слабого духа. Против тех, у кого нет выдержки ни в страданиях, ни в удовольствиях. Против христианства и его ценностей, принуждающих человека отказаться от себя. Против уравнителей неравных, т.е. социалистов, анархистов и прочей им подобной сволочи.  Против тех, кто наглость путает с просвещенностью, разнузданность со свободою, распутство с великолепием, бесстыдство с мужеством. Против рабов, ведущих себя как правители и правителей, ведущих себя как рабы. Вот потому-то Заратустра и говорит: «человек есть нечто, что должно превзойти. … Некогда дух был Богом, потом стал человеком, а ныне становится он даже чернью. … Братья мои, не любовь к ближнему советую я вам – я советую вам любовь к дальнему. … Жутко человеческое существование и к тому же всегда лишено смысла: скоморох может стать уделом его.

Я хочу учить людей смыслу их бытия: этот смысл есть сверхчеловек, молния из тёмной тучи, называемой человеком. …

Так говорил Заратустра».

Не хочет сострадать Ницше В.Е. Бугере и ему подобным, т.е. «к ропщущим, угнетённым, мятежным рабам, которые стремятся к господству, называя его «свободой». Вот об этом В.Е. Бугера как-то умалчивает. Но те, кто способны к самостоятельному чтению, прочтут у Ницше именно об этом. Умалчивает он и о том, что «снисходителен Заратустра к больным. Поистине, он не сердится на способы их утешения и на их неблагодарность. Пусть будут они выздоравливающими и преодолевающими». А вообще-то у Ницше ясно и чётко прописан ужас от того, что человек нынче становится чернью. А что такое чернь или кто такая чернь? В различных вариантах интерпретации философии Ницше очень часто сознательно и бессознательно (не составляя себе труда подумать и вникнуть в контекст) искажают смысл таких ницшевских терминов, как «сильный» и «слабый», «господин» и «раб», «чернь» и «стадо», «высшее» и «низшее». Ещё Гегель в «Философии права» писал: «Бедность сама по себе никого не делает чернью; чернь определяется лишь связанным с бедностью умонастроением, внутренним возмущением, направленным против богатых, против общества, правительства и т.д. Далее, с этим связано и то, что человек, зависящий от случайности, становится легкомысленным и уклоняется от работы… Тем самым в черни возникает зло, которое состоит в том, что у неё отсутствует честь, заставляющая человека обеспечивать своё существование собственным трудом, и она тем не менее претендует на обеспечение своего существования как на своё право. Природе человек не может предъявить свои права, но в обществе лишения тотчас же принимают форму неправа по отношению к тому или другому классу».[16]

Современное рабство это не столько и не только принудительный труд и совсем уж не бесправие, сколько именно состояние души или доминирование специфического миропонимания на основе рабского мироощущения. Ведь и сегодня мы сталкиваемся с огромным количеством людей, которые непрерывно завидуют и осуждают тех, кто добился успеха и достиг большего, чем они, причём, не только в материальном отношении. Как не парадоксально это звучит, но этим людям зачастую присуща завышенная самооценка и тогда возникает комплекс из злобы, зависти и мстительности, для обозначения которого, Ницше использует слово "ресентимент". Именно чувством ресентимента движимы, по мнению Ницше, рабы, слабые, неудачники и т.п. Рабскому сознанию, естественно, должны соответствовать и Бог, и государство. По мнению Ницше именно таковыми и являются христианский Бог, современное демократическое государство или будущее деспотическое государство социалистов. Ницше против рабов. Он за господина и господство. Но кто такой господин и кому он господин? Господин он, прежде всего, самому себе. Господин собственной воле. Господин – это тот, кто может и готов взять на себя ответственность и опять же, прежде всего за себя, отстаивать себя и свои ценности, свои позиции и тем самым быть самим собой. Но такая личность с необходимостью будет господином для более слабого, т.е. не являющегося господином самому себе, не способного к тому. А откуда же берётся такой господин? И здесь уместно вспомнить Аристотеля, писавшего, что «властвование и подчинение не только необходимы, но и полезны, и прямо от рождения некоторые существа различаются [в том отношении, что одни из них как бы предназначены] к подчинению, другие – к властвованию. Существует много разновидностей властвующих и подчинённых… И во всём, что, будучи составлено из нескольких частей, непрерывно связанных одна с другой или разъединённых, составляет единое целое, сказывается властвующее начало и начало подчинённое. Это общий закон природы, и, как таковому, ему подчинены одушевлённые существа. … Очевидно, во всяком случае, что одни люди по природе свободны, другие – рабы, и этим последним быть рабами и полезно и справедливо. … Поэтому полезно рабу и господину взаимное дружеское отношение, раз их взаимоотношения покоятся на естественных началах; а у тех, у кого это не так, но отношения основываются на законе и насилии, происходит обратное».[17] Нетрудно догадаться, что думает Ницше о богатых, власть имущих и вождях, торжествующих сегодня, благодаря своей низости, лицемерию и лжи. Словами Ницше, можно сказать – это каторжники богатства, извлекающие выгоды свои из всякого мусора, с холодными глазами и похотливыми мыслями, это отребье, от которого подымается к небу зловоние,  эта раззолочённая, лживая чернь, предки которой были воришками, или стервятниками, или тряпичниками, падкими до женщин, похотливыми и забывчивыми: ибо все они недалеко ушли от блудницы –

«Чернь сверху, чернь снизу! Что значит сегодня «бедный» и «богатый»! Эту разницу забыл я, – и бежал я всё дальше и дальше…».И уж явно, что не они «раса господ», аристократы, о которых мечтает Ницше. Такой вот он идеолог монополистической буржуазии. «Чернь сверху, чернь снизу!» – вот ужас и кошмар современного бытия и особенно в России, начиная с 1917 г.

К чему же свелась вся первая глава работы В.Е.Бугеры о Ницше? К тому, что Ницше придерживался классового подхода. Так ведь сам Ницше никогда не скрывал этого и не маскировался. Он весьма обрадовался характеристике его позиции – «аристократический радикализм», которая была дана Г. Брандесом. В ответном письме Ницше пишет: «Выражение «аристократический радикализм», которое Вы употребили, очень удачно. Это, позволю себе сказать, самые толковые слова, какие мне  до сих пор доводилось о себе прочесть».[18] Второй итог рассмотрения В.Е.Бугеры – это вывод о том, что вся культура, согласно Ницше, создавалась господствующими классами. Так ведь и это любой, умеющий читать, сам может прочесть у Ницше и не только у Ницше. Да и кто возьмётся это отрицать? Разве культура творится тёмными, невежественными массами? О чём печалится Ницше? Да о том, что сегодня «эта пляшущая толпа присвоила себе даже привилегию «хорошего вкуса», – пишет Ницше, – ибо всегда творческие натуры оттеснялись теми, кто были только зрителями и сами не прикладывали рук к делу…».[19] Что предсказывает Ницше и от чего хочет предостеречь? На арене будущего, полагает Ницше, народ перестанет быть народом и расколется на части благодаря эгоистической мелочности и эгоистическому ничтожеству. Восторжествует утилитарная пошлость и это произойдет очень быстро, если «излагать историю с точки зрения масс и стараться открыть в истории такие законы, которые могут быть выведены из потребностей этих масс, т.е. законов движения низших слоев общества … в настоящее время как раз и пользуется всеобщим признанием тот ряд истории, – продолжает Ницше, – который видит в главных инстинктах масс наиболее важные и значимые факторы истории, а на всех великих людей смотрит … как на ряд пузырьков, отражающихся на поверхности воды».[20]Для самого же Ницше, массы достойны внимания лишь в трёх отношениях: «прежде всего, как плохие копии великих людей, изготовленные на плохой бумаге со старых негативов, затем, как противодействие великим людям, и, наконец, как орудие великих людей; в остальном же побери их чёрт и статистика! … пошла и до тошноты однообразна масса…».[21]Здесь мне почему-то вспоминаются слова российского философа П.Я. Чаадаева: «инстинкты масс бесконечно более страстны, более узки и эгоистичны, чем инстинкты отдельного человека…так называемый здравый смысл народа вовсе не есть здравый смысл…не в людской толпе рождается истина… её нельзя доказать числом… во всём могуществе и блеске человеческое сознание всегда обнаруживается только в одиноком уме, который является центром и солнцем его сферы»[22].

К чему В.Е. Бугера городит весь этот огород? А может всё к тому, чтобы за всей кучей некоторых объективных характеристик идей Ницше и некоторых умалчиваний протащить мерзость искажений и извращений. И что же это за мерзость и искажения? Это приписывание Ницше  национализма, расизма, антисемитизма.

Во второй части своей работы о философии Ницше В.Е. Бугера просто и бесхитростно заявляет: «Тот  факт,  что  философия  Ницше  оказала  огромное  влияние  на  идеологию  почти  всех  крайне  правых  и  фашистских  организаций и движений в мире (а особенно – германского нацизма), широко известен и  неоспорим» и осталось только решить простой вопрос: «до  какой  степени   адекватно  восприняли   идеологи   фашизма   философию  Ницше;  если  же  они  извратили  её,  то  в  какой  мере». Весьма похвальное намерение, хотя и вызывает сомнение заявление о неоспоримости огромного влияния философии Ницше на все крайне правые и фашистские организации и германский нацизм. И если бы сие было неоспоримо, как это хочет представить В.Е. Бугера, то к чему тогда его писания? Для реализации столь серьёзной задачи необходимо привлечение множества источников, книг и весьма тщательное их исследование, их анализ, что было бы научно, объективно и убедительно. Но, что делает В.Е. Бугера? Не мудрствуя лукаво, заявляет: «В  качестве  эталона   фашистской  идеологии  мы  выберем  одну  из  них,  являющуюся  классическим  произведением  фашистской  мысли, - “Майн  кампф”  Адольфа   Гитлера.  Анализируя ее,  мы  не  будем  задаваться  вопросом,  взято  ли  то  или  иное  ее  положение  (из  числа  тех,  которые окажутся  совпадающими  с  положениями  Ницше) у  самого  Ницше  или  у  одного  из  его  многочисленных последователей,  или какого-нибудь  мыслителя,  додумавшегося  до  этого положения  независимо  от  Ницше,  или  оно  пришло в  голову  Гитлера (либо  переписчика,  редактора  и  фактического  соавтора  «Майн  кампф» Рудольфа  Гесса) благодаря их  собственным умственным  усилиям.  Откуда   бы  ни  взялись  эти  положения  в  “Майн кампф”, сам  факт  их  наличия   будет  свидетельствовать  о  том,  что  по  данным  вопросам  Ницше  является  предшественником  фашистов.  По  количеству  и  важности  таких  положений,  по  характеру  их  связи  между  собой  и  степени  совпадения  этого  характера  с  характером  их  связи  между  собой  в  работах  Ницше  можно  будет судить, насколько адекватно философия Ницше воспроизведена в фашистской идеологии».

Ну, прямо как обухом по голове. Какая уж тут тщательность, научность, объективность и убедительность, если «мы  не  будем  задаваться  вопросом,  взято  ли  то  или  иное  ее  положение  (из  числа  тех,  которые окажутся  совпадающими  с  положениями  Ницше) у  самого  Ницше  или  у  одного  из  его  многочисленных последователей,  или какого-нибудь  мыслителя,  додумавшегося  до  этого положения  независимо  от  Ницше,  или  оно  пришло в  голову  Гитлера (либо  переписчика,  редактора  и  фактического  соавтора  «Майн  кампф» Рудольфа  Гесса) благодаря их  собственным умственным  усилиям.  Откуда   бы  ни  взялись  эти  положения  в  “Майн кампф”, сам  факт  их  наличия   будет  свидетельствовать  о  том,  что  по  данным  вопросам  Ницше  является  предшественником  фашистов». И что доказывает факт такой «тщательности, научности и объективности» со стороны В.Е. Бугеры? После подобных заявлений, читать опус В.Е.Бугеры пропадает всякое желание. Тогда обратимся к рекомендованному В.Е. Бугерой труду С.Ф. Одуева (Тропами Заратустры, влияние ницшеанства на немецкую буржуазную философию). 2-е, дораб. изд. М., «Мысль», 1976).

В разделе «Философия Ницше и фашизм (А. Боймлер, А. Розенберг) С.Ф. Одуев отмечает, что «политические лидеры и идеологи фашистского движения ещё до захвата власти провозгласили себя теоретическими наследниками Ницше, а самого философа – «провозвестником» национал-социализма».[23]«Фашистские теоретики похвалялись тем, – продолжает С.Ф. Одуев, – что национал-социализм впервые открыл миру действительное богатство ницшевских мыслей, вырвав его из рук «либеральных фальсификаторов», которые пытались ввести в заблуждение немецкий народ относительно «глубочайшего смысла» учения, взывающего прежде всего к дисциплине, к «воспитанию и высокой внутренней структуре», а не к «освобождению личности от всяких оков».[24] Не менее показательно и следующее положение С.Ф. Одуева. «Признание теоретического и идейного восприемства, конечно, ещё не является доказательством родства, во всяком случае решающим. Фашизм, рассчитывавший на поддержку интеллигенции, которая хотя и воспитывалась на протяжении двух поколений в духе философии жизни, но всё ещё хранила в своём «воспоминании» имена Лейбница, Канта, Гегеля, Фихте и других философов прошлого, хотел казаться в её глазах интеллектуально чем-то большим, чем он был на самом деле, в своей духовной нищете и прагматической беспринципности. Поэтому он заявил себя наследником чуть ли не всего философского достояния немецкой нации. Его теоретические прислужники не стеснялись перелицовки классиков, чтобы только показать, что идеология национал-социализма выросла не на пустом месте, что она уходит своими корнями в глубь духовной истории «народа мыслителей», продолжает и развивает «лучшие» традиции «немецкого духа». Нужно было навести переходы через пропасть, отделяющую национал-социализм от действительно духовного богатства народа».[25]Так на чём же строилась фашистская идеология? И на этот вопрос С.Ф. Одуев даёт чёткий и ясный ответ: «фашистская идеология строилась на различных, несовместимых по содержанию элементах: на реакционных идеях предшествующей буржуазной философии – в качестве фундамента, на гипертрофированном в национал-социализм национальном сознании и на демагогическом псевдосоциализме прусского образца – в качестве формы. Всё это фашизм нашёл уже  почти в готовом, но разрозненном виде у некоторых представителей «философии жизни».[26]  И что же дальше? А дальше вот что. «Конечно, не каждое лыко пошло в строку, фашистским теоретикам многое пришлось подвергнуть обработке применительно к новым условиям классовой борьбы: ницшеанство было лишь отчуждённо-идеологическим отражением, инстинктивным предчувствием нового поворота в развитии капитализма, а не теоретически-политическим объяснением империалистической практики в её более обнажённой форме»[27]. И суть дела, как отмечает С.Ф.Одуев в том, что многие идеи и постулаты Ницше фашизм рассматривал «как свои собственные; пусть и после некоторой «подгонки», но воспринял их не только на словах, как это имело место по отношению к философии Лейбница, Канта, Фихте или Гегеля, а на деле, для практического воплощения. Будучи людьми философски невежественными, глашатаи фашизма плохо знали тексты Ницше, брали их из вторых и третьих рук, но дух Заратустры, бесспорно витал над фашистской империей».[28]

Так ведь над кем только не витал и до сих пор витает дух Заратустры. Вот и В.Е. Бугере он не даёт покоя. Вот только с каких позиций интерпретирует идеи и постулаты Ницше В.Е. Бугера? Классовая позиция Ницше (да и Маркса) Бугере явно не очень нравится. Объективного учёного? Но с объективностью и учёностью, на мой взгляд, здесь как-то не очень. Либерального интеллигента-гуманитария? Интересный вопрос. Что-то заставляет вспомнить меня слова Заратустры о добродетельных: «Одни хотят поучаться и встать на путь истинный и называют его добродетелью; а другие хотят от всего отказаться и называют это также добродетелью.

И таким образом, почти все верят, что участвуют в добродетели; и все хотят по меньшей мере быть знатоками в «добре» и «зле"».[29]

А вот, что по поводу интерпретаций пишет С.Ф. Одуев и это можно отнести и к интерпретациям В.Е. Бугеры: «Но интерпретация далеко не всегда даёт верное представление о взглядах мыслителя, особенно в тех случаях, когда популяризация его взглядов служит поводом для пропаганды фашистских партийных воззрений».[30] А может причина, побудившая В.Е. Бугеру к подобным заявлениям в том, что Ницше очень не любил всю эту анархистскую и социалистическую сволочь, о чём писал неоднократно. В.Е. Бугера, прочитав это, отвечает Ницше взаимностью с позиций ресентимента черни? А что ещё может бунтующий раб? Говорить гадости о господах и хозяевах и гадить в покоях хозяев, пока их нет дома. Вот ведь прочитал, как мне думается, Шпенглер у Ницше, что «посредством морфологического описания – предполагая, что оно закончено, – ничего не объясняется, а только описывается огромный круг фактов. Каким образом известный орган может быть приноровлен для какой-нибудь цели, это остаётся неясным»[31] и заявил, что у Ницше не хватило «мужества безвкусицы» дать точные формулировки своим «речевым фигурам».[32] Говоря о неточности «речевой фигуры» «сверхчеловек» Шпенглер заявляет, что планомерное разведение «сверхчеловека» базируется на дарвинизме, социализме, материализме и утилитаризме и является вполне демократической идеей. Такое вот понимание идей и основ философии Ницше. И как-то не очень такое понимание согласуется с заявками о широкой известности и неоспоримости связи идей Ницше с фашизмом, национал-социализмом и прочая.

Ницше не любил националистов и не любил социалистов, следовательно, не мог он быть и национал-социалистом и фашистом, хотя они и пытались сделать его своим предтечей и даже говорить пытались подобно Заратустре. Но это лишь только шуты или «обезьяны Заратустры» и с одним из таких шутов, которого в народе называли «обезьяной Заратустры», ибо он перенял многие манеры Заратустры и говорил как он, Заратустра и встретился у ворот большого города. И когда эта «обезьяна Заратустры» принялась перед Заратустрой обличать современный город и существующие в нём порядки, призывая Заратустру немедленно вернуться назад, в горы, прервал Заратустра беснующегося шута и так сказал ему:

«Мне давно уже противны твоя речь и твоя манера говорить!

Зачем же так долго жил ты в болоте, что сам должен был сделаться лягушкой и жабою? (Это сказано Заратустрой в ответ на сравнение шутом города с болотом, «где все скисшее, сгнившее, смачное, мрачное, слащавое, прыщавое, коварное нарывает вместе», где «течёт кровь гниловатая и тепловатая и пенится по всем венам». – В.С.)

Не течёт ли теперь у тебя самого в жилах гнилая, пенистая, болотная кровь, что научился ты так квакать и поносить? – продолжал Заратустра. –

Почему не ушёл ты в лес? Или не пахал землю? Разве море не полно зелёными островами?

Я презираю твоё презрение, и, если ты предостерегал меня, – почему же не предостерёг ты себя самого?

Из одной только любви воспарит полёт презрения моего и предостерегающая птица моя: но не из болота! –

Тебя называют моей обезьяной, ты, беснующийся шут; но я называю тебя своей хрюкающей свиньёй – хрюканьем портишь ты мне мою похвалу глупости.

Что же заставило тебя впервые хрюкать? То, что никто достаточно не льстил тебе: поэтому и сел ты вблизи этой грязи, чтобы иметь основание вдоволь хрюкать, –

– чтобы иметь основание вдоволь мстить! Ибо месть, ты, тщеславный шут, и есть вся твоя пена, я хорошо разгадал тебя!

Но твоё шутовское слово вредит мне даже там, где ты прав. И если бы слово Заратустры было даже сто раз право, – ты всё-таки вредил бы мне – моим словом!».

Так говорил Заратустра; и он посмотрел на большой город, вздохнул и долго молчал. Наконец он так говорил:

Мне противен также этот большой город, а не только этот шут. И здесь и там нечего улучшать, нечего ухудшать!

Горе этому большому городу! – И мне хотелось бы видеть уже огненный столб, в котором  сгорит он!

Ибо такие огненные столбы должны предшествовать великому полдню. Но всему своё время и своя собственная судьба.

Но такое поучение даю я тебе, шут, на прощание: где нельзя уже любить, там нужно – пройти мимо!

Так говорил Заратустра и прошёл мимо шута и большого города».[33]

На этом можно было бы, и окончить о бугерстве и философии Ницше и пройти мимо, если бы не заявление, которым В.Е. Бугера завершает свой опус о философии Ницше. А завершает он его так: «до тех пор, пока существует капиталистическое общество, а в нем интеллигенты-гуманитарии, среди последних обязательно будет больший или меньший (и всегда немалый) процент поклонников Ницше. Эти поклонники будут делать все, что угодно - изощряться в софистических вывертах, замалчивать существеннейшие моменты в учении Ницше, просто врать - лишь бы убедить себя и других в том, что Ницше оправдывает их интеллигентские образ жизни, систему ценностей и самосознание. Для таких людей объективная, научная оценка философии Ницше - «философия монополистической буржуазии» - как нож острый в сердце, и они сделают все, чтобы опорочить ее и тех, кто ее высказывает, в глазах публики». После того, что В.Е. Бугера написал о Ницше, исходя из очень своеобразного понимания объективности и научности, опорочить В.Е. Бугеру ещё больше уже сложно, да и нет нужды, ибо он уже опорочил себя своей «объективной, научной оценкой философии Ницше». А кто ожидает враньё в свой адрес? Наверное, тот, кто сам много врёт во все стороны.

Нет, не зря увидел Заратустра в зеркале вместо себя «рожу дьявола и язвительную усмешку его». И весьма верно сформулировал Заратустра по этому поводу: «моё учение в опасности, сорная трава хочет называться пшеницею!

Мои враги стали сильны и исказили образ моего учения, так что мои возлюбленные должны стыдиться даров, что дал я им». Но мы не будем стыдиться, лучше почитаем Ницше самостоятельно. И как бы предвидя это всё, Ницше уверенно говорит в «Весёлой науке»: «И станем снова светлыми». Мы, щедрые подаятели и богатеи духа, стоящие, подобно открытым колодцам, на улице и не властные никому воспрепятствовать черпать из нас: мы не умеем, увы, защитить самих себя там, где мы хотели бы этого, мы никак не можем помешать тому, чтобы нас не мутили, не темнили, – чтобы время, в которое мы живём, не бросало в нас своей «злободневности», грязные птицы – своих испражнений, мальчишки – своего хлама, а изнемогшие, отдыхающие возле нас странники – своих маленьких и больших невзгод. Но мы поступим так, как всегда поступали: мы примем и то, что в нас бросают, в нашу глубину – ибо мы глубоки, мы не забываем этого, – и станем снова светлыми…».[34]