Как преподается Ницше

 

Владимир Максаков

 

 

Введение

 

Проблема преподавания философии Фридриха Ницше в самом первом своём рассмотрении может быть сведена к ответу на вопрос о том, насколько ницшевская философема вписывается или не вписывается в общую философскую традицию Европы, в её историю и культуру.

«Да, вписывается», – и мы должны показать фигуру Ницше и его идеи на фоне его предшественников и последователей. «Нет, не вписывается», – и здесь уже сам мыслитель и его идеологема выступят как развёртывающееся в обоих направлениях полотно, на котором предшествующая и последующая философия выглядит «переписанной», меняющей своё значение под влиянием феномена ницшеанства. Но и в том, и в другом случае в курсе истории философии нам не избежать так называемого имманентного анализа ницшевской философемы.

Очевидно, что Ницше сыграл такую роль в истории европейской и мировой мысли, что его властно требуется «привести» к некоему общему знаменателю, задать отправную точку отсчёта, и уже отталкиваясь от неё, работать с базовыми построениями мастера. Также очевидно, что он с трудом поддаётся подобному «подведению» и сам зачастую «подводит» под себя множество выдающихся мыслителей, так что, сами того не замечая, и мы подпадаем под преломлённый ницшевской призмой взгляд на многие, казавшиеся нам самыми обыкновенными и привычными вещи, как это происходит в чёрных дырах. В связи с этим представляется продуктивным провести ещё до историко-генетического подхода своего рода анализ изнутри, с учётом необычности, а в чём-то даже и маргинальности фигуры Ницше как философа. В пределе целью этого движения будет выход на ницшевский метаязык.

Ясно и то, что перед нами мыслитель, чья философема неотделима от его жизни, а попытка понять, как его нужно преподавать – собственно от его философии. По сути, чуть ли не впервые со времён трагических философов Греции мы можем говорить об автобиографическом мифе в философии, о таком мыслительном пути, который, пересекаясь с жизнью, наносил ей чудовищной силы удары. Жизнь Фридриха Ницше включена как материал в его философему. Здесь речь идёт о «снимании» всего предшествующего опыта за счёт невероятной интенсификации его переживания, уникального искусства мимикрии и перевоплощения; перед нами полное совпадение человеческого филогенеза и онтогенеза культуры: искусства игры и радостной экзистенции в присвоении мира как доступной «сильному» человеку, танцору, Дионису, болезни и здоровья, точнейшей и тончайшей стилизации, освоения через «голос» философем крупнейших мировых мыслителей, через частное – общего, идеальная метонимия. Это – одна из ключевых черт, которая поражает при самом поверхностном знакомстве с жизнью и философией Ницше: удивительная динамика первого периода его творчества, когда, казалось бы, должны постепенно закладываться базовые основоструктуры способа бытия человека. Складывается впечатление, что уже к двадцати пяти годам Ницше не только освоил, но и переработал большую часть культурного наследия человечества.

Не это ли самое качество имел в виду Анри Бергсон, стремившийся быть последовательным продолжателем «дела философии» Ницше и писавший о  «философском бессознательном»? «Поток ощущения, пересекающий спектр, окрашиваясь поочередно каждым из этих оттенков, испытал бы последовательные изменения, из которых каждое возвещало бы следующее и резюмировало бы в себе предыдущие. Но последовательные оттенки спектра все же останутся всегда внешними друг другу. Они рядополагаются. Они занимают пространство».

 

 

Пролегомены к преподаванию философии Фридриха Ницше: пропедевтика, лекции, семинары.

 

Итак, я начал с того, что, на мой взгляд, в основе любого подхода к преподаванию ницшевской философии должен лежать имманентный анализ творчества мыслителя. Разумеется, можно предположить, что в изначальном импульсе движения  находится диалектика – и в качестве подтверждения (или опровержения) этой точки зрения я могу предложить студентам маленькую и оригинальную работа Жиля Делёза «Ницше». Даже сами тексты немецкого философа Делёз группирует часто попарно, фактически по принципу двоичности: «Дионис и Аполлон», «Дионис и Сократ», «Дионис и Христос», «Отрицание и утверждение». Но специфика ницшевского высказывания такова, что даже развёрнутые фрагменты его наследия при известном желании и усердии могут быть подобраны для взаимного опровержения. Ставя дилемму в духе бинарной оппозиции относительно Нишце: полнота или непротиворечивость – мы всегда получим полноту в ущерб непротиворечивости, высшую полноту познания. Кроме того, диалектика в её классическом виде «тезис – антитезис» требует разрешения в «синтезе», то есть некоей остановки, одностороннего подчёркивания только момента неподвижного единства, отдыха мысли. Ничего подобного в диалектике Ницше нет: его идеи не стремятся к синтетическому единению, они движутся наперегонки, и времени, чтобы перевести дух, у философа просто не было. Его философская действительность постоянна в становлении, и уже одно это делает недостижимым её окончательное и законченное воплощение. Одна из важнейших особенностей в понимании Ницше дилеммы «полнота или непротиворечивость» в том, что относительная полнота и относительная непротиворечивость достигались им в рамках одного периода – при этом ему вполне могли болезненно остро противостоять два других, предшествующий и последующий. Это ещё раз доказывает невозможность применения обычной диалектики для творческого пути Ницше.

Таким образом, если и позволительно говорить о диалектическом начале в ницшевской философии, то только как о самом общем направлении, в котором развивалась его мысль.

Естественно, что преподавание Ницше в рамках курса истории философии (как и философем любого другого выдающегося мыслителя) существенным образом опосредует и отстраняет его идеи от современного студента – думается, такой барьер здесь даже необходим, по крайней мере, на уровне пропедевтики. Но зачисление в разряд «истории философии» имплицитно означает и утрату актуальности ницшевских идей, в то время как очевидно, что они по-прежнему болезненно остры. В этом смысле влияние Ницше на последующую философию, то есть его значение именно в историческом смысле, можно проследить двояко: или Ницше влиял на потомков просто потому, что он был их предком,  только в силу хронологии – или же потому, что являлся фигурой такого масштаба, которым нельзя было не померить современную интеллектуальную карту мира. Показ простых причинно-следственных связей в случае с Ницше не работает.

Конечно, ницшевские тексты с трудом поддаются прочтению как классическая философия – такое их восприятие будет сродни насилию над смыслом. Понадобилось творчество уже нескольких поколений философов и историков философии, чтобы ввести Ницше собственно в философский контекст, в философию как науку, чтобы показать, как его мысль будет работать в этом пространстве классического гуманитарного знания. И здесь представляется крайне продуктивным показать, как и кто «опосредовал» и «отстранял» таким образом Ницше – сначала для себя, а затем и для «дела философии», для современных студентов: Мартин Хайдеггер, Карл Ясперс , Жорж Батай, Мишель Фуко, Жиль Делёз и многие другие, причём важно сделать акцент на том, что собственно «философское» открытие Ницше произошло только около полувека назад, до этого же его воспринимали как мыслителя в самом широком смысле этого слова, со всеми возможными толкованиями, в том числе и нацистским, и со всеми возможными последствиями, в том числе и с фальсификацией его рукописного наследия в «Воле к власти» и его превращения в идеолога нацизма. Студент не приблизится к пониманию Ницше «из него самого», но получит возможность понять Ницше через других великих философов, что уже будет гарантировать от профанации ницшевских текстов.

Очевидно, что любое толкование философии Ницше должно основываться на изучении его творческого наследия, а не только на пересказе в курсе лекций готовых и словно дистиллированных идей, точно витающих в безвоздушном пространстве – репродуцированного знания. И в этом смысле видится оригинальным такой подход: знакомство со всеми типами аутентичных источников нашего представления о Ницше – с его философскими, филологическими, литературными работами, словом, со всем комплексом оставленных им произведений. Лев Платонович Карсавин писал, как будто имея в виду эту ситуацию: «Нельзя подвергать внутренней и внешней критике, в то же самое время его не толкуя и не интерпретируя, и обратно, интерпретировать и критиковать вне времени и пространства, т. е. не датируя». Возникает правомерный вопрос: по какому принципу должны быть подобраны образцы? Ответ – по принципу предельной противоречивости, что при самом характере творчества Ницше не так уж и сложно сделать. То есть Заратустра должен быть представлен одновременно как Верблюд, Лев и Дитя – в таком случае студент не сможет остановиться ни на одной из предложенных позиций, так как они взаимно опровергают друг друга, но начнёт свой оригинальный творческий поиск с детальным разбором превращений. В итоге метапозиция, в которой окажется учащийся, совпадёт здесь с метаязыком, которым он пользуется для описания и анализа персонажей философии Ницше.

Для более глубокого прочтения ницшевских философем на семинарах занятиях представляется адекватным метод «медленного чтения». Суть его в данном контексте будет в том, что одно достаточно большое сочинение Ницше читается на протяжении целого семестра – желательно в оригинале, или в переводе, но с постоянным обращением к оригиналу и к другим переводам – в «конвое» всех сопутствующих данному произведению текстов, будь то рецензии, отзывы, письма, дневники, записки, воспоминания: и на этой основе с применением современных методов (к примеру, герменевтического подхода в духе философской герменевтики Ганса Георга Гадамера – или изощрённого инструментария французской генетической критики) проводится детальный философский анализ текста с вычленением и указанием всех (в том числе и гипотетических) межтекстуальных связей. Таким образом, лекции по Ницше будут играть роль пропедевтики, и он-то как раз и может быть построен на основе представления о Нишце других великих мыслителей.

Целесообразно провести и такой важный курс, который включал бы Ницше в широкий контекст европейской и мировой культуры – начиная от опыта освоения его философии поэтами, писателями и художниками (яркий пример в России – творчество Андрея Белого, Максима Горького, Вячеслава Иванова и Эллиса), кончая опытом перевода его произведений на язык другого искусства (попытка интерпретации «Так говорил Заратустра» Рихарда Штрауса – и наоборот, представление Ницше о музыке на примере его полярных высказываний о Рихарде Вагнере). Тем самым, весь этот ряд создаст ещё один адекватный контекст понимания.

В случае с Ницше не работает известное соображение, что гораздо продуктивнее читать труды самих философов, чем работы о них. В самом деле, что сможет почерпнуть для себя из его книг впервые подошедший к нему читатель, будь он даже студент философского факультета? Огромное количество отточенных как бритва афоризмов «на все случаи жизни»? Ещё одно подтверждение расхожего представления о том, что Ницше – предтеча нацизма? Отсюда вытекает важный подзаголовок к любому учебному пособию, если оно, конечно, не ставит своей целью пересказ основных идей ницшевской философии: «введение в чтение Ницше». При этом очевидно, что такое чтение должно носить строго хронологический принцип, в соответствии со временем написания автором своих произведений. В конце концов, это будет единственный путь показать развитие ницшевской мысли хотя бы на том уровне и в тех вещах, которые он сам успел опубликовать.

Другое дело, что чтение текстов Ницше на семинарах должно сопровождаться их комментированием, в том числе и на основе уже существующих комментариев – опыт подобной совместной работы исключительно полезен для учащихся. Это, в свою очередь, позволит высветить принципиально разные смысловые пласты в философемах Ницше — так, «Рождение трагедии» может быть прочитано как художественное эссе, как работа по классической филологии или же как парадигмальное для нашего времени сочинение, заложившее одну из принципиальных бинарных оппозиций культуры — аполлоническое и дионисийское. «Путь философского исследования Ницше – показать эти связи, соединить в понимании бесконечно разноречивые высказывания», как писал Карл Ясперс в заметке 1950 г. «Место Ницше в истории философии».

 

 

Предметно-проблемный подход. Учебные пособия.

 

В преподавании философии Ницше возможен также и предметно-проблемный подход, со специальным акцентом на ключевых философских категориях, с которыми работал мыслитель. Так, уже давно очевидно, что при любом, даже самом беспристрастном и объективном пересказе идей Ницше о морали суть их теряется, ибо они преподносятся слушателю или читателю уже в «готовом» виде. Ярким примером служит то, как представляется развитие ницшевских представлений о морали в маленькой учебной книге Майкла Таннера «Ницше. Очень краткое введение» (глава 4, «Мораль и недовольство ею»): Ницше пытается разработать взаимосвязь между страданием и культурой, классифицирует культуры по признаку их возможностей в борьбе со страданием, и по тому же критерию оценивает мораль, её силу и слабость, отсюда возникает интерес к традиции, но она не подходит к современности, появляется поглощение героической тематикой больше в жизни, чем в искусстве (видимо, по мысли автора, должно быть наоборот) и, следовательно, необходимость создания сверхчеловека. Эту цепочку Таннер описывает на половине странички: разумеется, перед нами пример чудовищного упрощения и уплощения мысли Ницше, сведения её к формулам и к предельно субъективному авторскому пониманию. Но если первые явным образом не соответствуют самой сущности ницшевского мышления, то второе как раз подходит адекватному восприятию идей Ницше. Но к этому направлению мысли надо стремиться только параллельно с тем, чтобы попытаться самому стать конгениальным философу в понимании его текстов, без заключения резких и однозначных выводов. В конце концов, в целом ряде не поддающихся объективированию мыслителей Ницше занимает едва ли не первое место.

Другими словами, здесь я ещё раз возвращаюсь к заявленной проблеме: очевидно, что пропедевтика к ницшевской философии необходима — но при этом она не должна навязывать в толковании точку зрения интерпретатора, преподносящего как будто «законченный», «цельный» и «непротиворечивый» материал. Думается, что основным методом работы с текстами таких авторов будет деконструкция — только с её помощью можно добраться до того смыслового ядра, из которого тот же Таннер развивает свою концепцию Ницше.

Несомненно, что одна из ошибок Таннера, как и многих других толкователей, состоит в том, что он отказывает Ницше в системе, в систематичности, и настаивает на дробном восприятии его текстов, на возможности их чтения по отдельности, доходя в своём неприятии до весьма резких высказываний: «Было бы скучно и утомительно тщательно разбирать главные тексты, в которых Ницше выступает в качестве утвердителя». Но в этом случае любой составитель – а вслед за ним и читатель – подобной антологии а-ля «в мире мудрых мыслей» получит набор никак между собой несвязанных, а зачастую и противоречащих друг другу текстов, в том числе и откровенно провокационных. Тем более ошибочно акцентировать внимание на одной или нескольких ключевых идеях Ницше – все они должны быть рассмотрены не только в контексте (и уж точно не как фрагменты!), но и в тесной взаимосвязи, причём далеко не всегда это будет метафизика в её философском понимании, и, самое главное, как составные части единого целого. Возможно, и здесь Карл Ясперс оказался ближе многих других к пониманию Ницше в глубинном философствовании: «Философские высказывания, поскольку они не остаются рассеянными в афористической меткости, желают быть упорядоченными в себе как взаимосвязь». Таким образом, основным критерием адекватности представления о ницшевской философии является не прямая соотнесённость с систематичностью или фрагментарностью его текстов, а интертекстуальная связность, что соответствует идее имманентной необходимости предмета исследования и преподавания.

Констатация того факта, что Ницше нередко меняет точку зрения на одну и ту же вещь, ничего не объясняет. Почему он это делает? По какой причине он отказывается от систематичности? Почему он не может остановиться в своём движении на пути к истине (или лжи)? Не есть ли это крайняя честность и требовательность к себе, постоянная проверка себя на прочность? По крайней мере, трудно признать тот аргумент, что у Ницше, филолога-классика по образованию, не было системы из-за неспособности её создать, как это предполагает Таннер. Столь же неубедительной представляется позиция Таннера, когда он пишет, что Ницше стремился в своей жизни к такому восприятию мира, «чтобы ничто не могло расстроить, привести в смятение, вызвать отвращение или ранить его». Этому противоречит вся логика жизни мыслителя, то, как он сам выстраивал свой жизненный путь. Вероятно, Таннер не избежал грозящей многим начинающим своё знакомство с Ницше ловушки, а именно придал слишком большое значение автобиографическому мифу в его произведениях, поддался обаянию его индивидуальности и личности. Сейчас, спустя столетие после смерти Ницше, уже очевидно, что он как философ намного превзошёл себя как человека, потерпевшего, с точки зрения столь едко высмеиваемого им «среднего уровня», полное жизненное поражение.

Как же можно исследовать концепт «мораль» в творчестве Ницше? На мой взгляд, здесь возможен только один путь – «медленное чтение» ницшевских текстов с попыткой проследить за всеми витками мысли автора вокруг его понимания морали и к ней ближайшим образом относящихся предметов, то есть стараться объять всё предметное поле, в пределе – реконструировать эпистемологию. Методически такой подход совпадает с контент-анализом, направленным на поиск в тексте конкретного концепта и его связей, как идущих от него, так и ведущих к нему. Итогом подобной совместной работы в семинаре может стать составление «Ницше-тезауруса» по принципиальным для его творчества проблемам.

Рассмотрим и вариант «от обратного» – феноменологический метод, при котором появляется возможность герменевтического истолкования текстов «изнутри». Образно выражаясь, Ницше создал своё философское пространство исходя из самих вещей, а не размещая их в нём. В таком ключе студенты последовательно читают произведения, выпущенные философом при жизни, то есть здесь сохраняется традиция «последней авторской воли»: читатель имеет дело только с теми работами автора, которым он сам дал «carte blanche», опубликовав их сам, в здравом уме и твёрдой памяти, осознавая и неся за них ответственность. Разумеется, что в случае с Ницше этот вопрос приобретает принципиальный характер: как относиться к его сочинениям 1888 г. и рукописному наследию? Ни в коей мере не притязая на окончательный ответ, я ограничусь только приведением нескольких авторитетных мнений по этой проблеме. Карл Ясперс считал, что мы не должны обращать внимания на эти тексты: «Болезнь Ницше (прогрессивный паралич вследствие заражения сифилисом) была из тех, что ослабляют все процессы торможения. Резкая смена настроений, упоение небывалыми возможностями, скачки из крайности в крайность, от вершин восторга к глубинам отчаяния, упрямая односторонность, то необъяснимая умственная слепота, то детская доверчивость к иллюзии, – всё это чисто болезненные состояния. Изучая Ницше, мы не вправе забывать об этом. Наша обязанность – защитить Ницше от его двойника, оградить от того, что на самом деле не Ницше». В другом месте он писал об этом ещё более ярко: «На творчестве Ницше лежит тень болезни. Констатация этого факта необходима не для того, чтобы дискредитировать Ницше, но ради того, чтобы сделать возможным наиболее чистое понимание подлинной его истины, а для этого нужно абстрагироваться от всех проявлений разнузданного аффекта и прочих обусловленных болезнью ситуаций, несовместимых со смыслом ницшевского творчества». На совершенно противоположной позиции стояли такие выдающиеся мыслители, как Мишель Фуко и Жиль Делёз: «Мы, читатели Ницше, должны избежать четырёх возможных ошибок:... 4) по поводу последних произведений (нельзя думать, что они выходят за рамки творчества или скомпрометированы безумием».

Отмечу совпадение в заключениях к работам Ясперса и Делёза – они оба «предостерегают», причём перечисляют свои предостережения по пунктам. Трудно не согласиться с Ясперсом, когда он говорит, что при знакомстве с Ницше мы должны ему открыться, открыть ему наш способ бытия и позволить ему на него повлиять. Ситуация адекватного восприятия ницшевской философии – диалогична, и уже в одном этом смысле продуктивна для учебной и научно-исследовательской деятельности студентов, ибо студенту волей-неволей приходится в равной степени бывать и мыслить как субъекту по отношению к своему предмету.

От книжки Майкла Таннера и его подхода выгодно отличается обобщающий труд Фредерика Коплстона «От Фихте до Ницше» (VII том его фундаментальной «Истории философии»). Коплстон не совсем обычно трактует часто встречающийся образ «масок» или «ролей» Ницше: по его мнению, их не надо воспринимать со всей серьёзностью, на которую рассчитывал сам мыслитель – это отнюдь не его ипостаси. Отмечу, что здесь особенно активно противостоит английскому историку философии Жиль Делёз, считавший как раз вполне серьёзной эту игру Ницше – хотя бы потому, что персонажами в ней были «здоровый» и «больной», то есть речь шла об экзистенциальном измерении творческого пути. Позиция Коплстона позволяет ему предположить, что в основе ницшевских перевоплощений, сама логика которых была столь близка мыслителю, лежал всё же один вектор философского развития, по которому Ницше и двигался. Таким образом, Коплстон претендует на то, чтобы понимать не столько ницшевские философемы, сколько всю философию Ницше в целом, как систему.

Несомненным достоинством очерка Коплстона является и то, что он, в отличие едва ли не от большинства историков философии, придаёт серьёзное значение малым работам Ницше, традиционно оказывавшемся вне поля активного внимания исследователей – к примеру, ницшевскую теорию гения (ключевого персонажа его мысли, чьими воплощениями уже могут быть Дионис или Распятый) он выводит, среди прочего, и из сравнительно малоизвестного и подзабытого эссе 1871 г. «Греческое государство», важного уже хотя бы потому, что оно явилось первым итогом профессиональной деятельности Ницше как преподавателя в Базеле — и первой работой, созданной под непосредственным впечатлением от франко-прусской войны и участия в ней, и от образования Германской империи. Схожее понимание выказывает Коплстон и по отношению к «Человеческое, слишком человеческое»: здесь он оговаривается, что, «конечно, эта работа составлена из афоризмов; она не систематический трактат», но вслед за тем фактически предлагает в качестве инструментария для исследования уже упоминавшийся контент-анализ: «Но если мы сопоставим замечания о морали, то обнаружится более или менее последовательная теория». Тем самым, английский историк философии уже вплотную подходит к представлению о целостном восприятии творчества Ницше, в котором важна любая запись – но не делает на этом пути последнего шага.

Очень важным представляется постулирование Коплстоном гипотетического характера ницшевской теории воли к власти и его философем вообще. В самом деле, у читателя Ницше есть сильное искушение принять категорические утверждения его философии, выраженные в узнаваемой и ставшей такой знаменитой яркой форме – за окончательную уверенность, глубокую убеждённость в своей правоте. Но мыслитель не был бы самим собой, остановись он на одной твёрдой точке зрения, перестань он испытывать сомнения по отношению к ней – как, впрочем, и к истине и к философскому поиску в общем. Об этом гипостазировании и постоянном самоопровержении всегда необходимо помнить при работе со студентами. Перед нами – только гипотезы, пусть и явленные в блестящей форме афористического высказывания. В качестве предположения я могу допустить, что эта форма компенсировала для Ницше уже охарактеризованный недостаток систематичности, о котором было написано так много – вместо одного стройного целого давались отдельные его куски, правда, отточенные до остроты бритвы. В этом смысле он едва ли не больше всех философов заботился о форме высказывания – и едва ли не больше, чем о его содержании.

Недавно вышла в свет ещё одна общая история западной философии, где также рассматривается и роль Ницше в контексте «философии жизни» — двухтомный труд В. П. Леги «История западной философии». Эта работа интересна уже хотя бы тем, что представляет взгляд на философские проблемы со стороны православия и является именно учебным пособием, допущенным министерством образования для студентов-теологов. Какое же место занимает с этой точки зрения Ницше? Для начала автор позволяет себе назвать мыслителя «глашатаем нигилизма» (!), игнорируя постоянно акцентируемую самим Ницше идею о том, что он – противник нигилизма и ищет средство его преодоления. Об отношении нацистов к ницшевскому наследию Лега ограничивается весьма скупой оговоркой: «Насколько правильно они понимали его, это уже другой вопрос». Думается, что уж если автор затрагивает такую важную тему, то он должен яснее и глубже показать принципиальное непонимание нацистской идеологией Ницше – в первую очередь из-за фальсификации «Воли к власти» его сестрой. По мнению Леги, «Все работы Ницше, написанные в разные годы, отличаются примерно одинаковым стилем, а именно афористичностью изложения». Вряд ли «именно афористичность изложения» – коренное отличие его стиля, но, кроме этого, стилистическое единство как раз и не было присуще ницшевским текстам – всю свою творческую жизнь он писал, пробуя на острие пера разные стили в поисках самого подходящего для выражения своих идей. По какой-то причине «Несвоевременные размышления» названы первой работой, где автор проявляет себя как самостоятельный мыслитель – а как же быть с «Рождением трагедии», с этим во многом концептуальным и основополагающим трудом? «Для понимания Ницше лучше прочитать «Сумерки идолов», «Еcce Нomo», «По ту сторону добра и зла». Почему именно их? Неясно. «Ницше говорил, что лучшая его работа – это «Сумерки идолов», хотя чаще считается, что лучшей является «Воля к власти» – собрание фрагментов, изданных посмертно». Кем считается? По какому критерию определена превосходная степень оценки этой работы? Ничего не сказано о том, в каком издании лучше читать эту собранную из заметок книгу, к тому же в первой публикации откровенно сфальсифицированную сестрой философа. «Во всех работах Ницше часто повторяется, и читать его довольно скучно (после сотни афоризмов уже становится понятно, что ничего нового не узнаешь)». Как это – повторяется? Тогда зачем он их писал? Скорее уж наоборот. И как может быть скучно читать одного из лучших стилистов в немецкой литературе, которого всегда переводили замечательные мастера, знатоки языка и сами мыслители и литераторы?!

Безусловно, автор прав, когда на той же странице пишет, что не надо представлять Ницше как «обычного философа» (корректнее всё же сказать употреблять другое определение – академического, классического или традиционного). Более того, противореча себе, здесь же он говорит о попытке систематического подхода к ницшевской философии. Трактовка 125 фрагмента из «Весёлой науки» (её почему-то Лега читать не советует) крайне смелая: «И выражение «Бог мёртв» обозначает констатацию одного из этапов нигилизма». Далее: «Поэтому Сократ, с точки зрения Ницше, это главный враг человечества». Да, но только в контексте «Рождения трагедии». В смене масок и ролей философ примирял и маску Сократа – её можно найти во втором периоде его творчества, когда он противопоставляет науку поэзии, и сам становится на вполне, на его взгляд, рациональную и даже рационалистическую почву. Лега пытается «включать» Ницше в более широкие контексты: так, он даже сравнивает развитие его идей с платоновскими: «Именно Ницше предложил метод рассуждения, который спас философию». Общая подача материала автором сводится к пересказу основных, по его мнению, ницшевских философем – при этом даже не упомянуто Вечное возвращение. Разумеется, такой подход весьма тенденциозен.

В пределе набор афоризмов и высказываний Ницше может быть составлен таким образом, чтобы показать этого «мученика познания» (по слову Карена Араевича Свасьяна) как пример того, как не надо философствовать – или же, говоря о жизненной практике, пример того, как не надо быть философом – или другими словами: каким философом не надо быть.

Любые цитаты из текстов Ницше, сколь хорошо они не были систематизированы, особенно если речь идёт об афористических высказываниях, будут ни чем иным, как уже не раз мною упоминавшимся конкретным воплощением репродуцированного знания, преподносящегося студентам в «готовом» виде. Мы можем, конечно, остановить в одной точке всю длительность уже истёкшей столетие назад ницшевской философии, раздробить её на рядополагающиеся куски, пересчитать и переименовать их, сгруппировать в том или ином порядке – но при этом мы обязаны помнить, что подобное действие производится только «над застывшим воспоминанием длительности, над неподвижным следом, оставляемым за собою подвижностью длительности, но не над самой длительностью» (Анри Бергсон).  Для адекватного же понимания студенты сами должны пройти весь путь мыслителя до формулировки им афоризма, пусть и в огрублённо схематическом виде.

Очевидно, что Ницше уже вошёл в философскую классику, что он по-прежнему актуален, что он был на острие мысли на протяжении всего XX века, исключительно богатого на выдающихся философов, что, наконец, сегодня без учёта опыта ницшевского мышления невозможно построить новый гуманизм, в котором человечество столь отчаянно нуждается. Уже ясно и то, что Ницше может быть оружием. Это тоже доказал минувшее столетие. Так что на преподавании Ницше лежит огромная ответственность – за его адекватное истолкование, за то, чтобы философия не превращалась в арсенал цитат на все случаи, а оставалась философией – так, как её понимал великий немецкий мыслитель.