Греческая женщина

Отрывок (1871)

 

Фридрих Ницше

 

Публикуется по изданию ООО "Попурри", 2000

 

Лишь Платон вывел на свет из ее покрова затемнений внутреннюю цель государства; он же понял и глубочайшую основу положения эллинской женщины в государстве: в обоих случаях он видел во всем существующем отражение открывшихся ему идей, перед которыми действительность, конечно, была лишь призраком и игрой теней. Кто по общей привычке считает положение эллинской женщины вообще недостойным и противоречащим гуманности, должен обратиться с этим упреком не к платоновскому пониманию этого положения, потому что его построения - лишь логические точные определения существующего. Итак, здесь повторяется наш вопрос: не должны ли сущность и положение эллинской женщины иметь необходимое отношение к основным целям эллинской "воли"?

Правда, в платоновском понимании женщины есть одна сторона, резко противоречащая эллинским нравам. Платон представляет женщине полное участие в правах, знаниях и обязанностях мужчин, только женщину он считает как бы более слабым существом, не способным достигнуть особого совершенства во всех сферах деятельности; но из-за этого он не оспаривает ее прав на эти сферы. Этому чуждому воззрению мы не должны придавать значения, так же как и изгнанию художников из идеального государства; это - смелые, но неверно начертанные побочные линии - как бы уклонение в общем столь верной руки и столь спокойно созерцающего ока, порой покрывающегося поволокой досады при мысли о покойном учителе: в этом настроении он преувеличивает его парадоксы и в избытке любви эксцентрично доводит его учения до безрассудной смелости.

Но самое глубокое, что Платон, как грек, мог сказать о положении женщины в государстве, было столь предосудительное требование, чтобы в государстве прекратилась семья. Не будем теперь обращать внимание на то, что для полного проведения этого требования он устранил самый брак и на его место поставил торжественные, предписываемые государством союзы между храбрейшими мужами и благороднейшими женами для создания прекрасного потомства. Но в этом основном положении он указал на главную подготовительную эру эллинской "воли" для рождения гения и указал на это самым ясным образом - да, через чур ясно, обидно ясно. Действительно в обычае эллинского народа право семьи относительно мужа и ребенка было в значительной степени ограничено: муж жил в государстве, ребенок рос для государства и под руководством государства.

Греческая "воля" заботилась о том, чтобы потребность культуры не была бы удовлетворена в обособленности узкого круга. От государства частное лицо берет все и ему же все возвращает; женщина для государства имеет то же значение, что сон для человека. В ее сущности лежит целительная сила, восстанавливающая истраченное, - благотворный покой, в котором ограничивается все безграничное, вечно ровное начало, в котором уравнивается все выступающее за пределы и чрезмерное. В ней грезит будущее поколение. Женщина ближе к природе, нежели мужчина, и во всем существенном остается верна себе. Культура здесь всегда нечто внешнее, не соприкасающееся с ядром, вечно верным природе; поэтому культура женщины должна была казаться афинянину безразличной, даже - если б только захотели себе ее представить - смешной. Но тот, кто чувствует себя вынужденным вывести заключение о положении женщины у греков как о недостойном и чересчур тяжелом, - не должен руководствоваться "образованностью" современной женщины и ее требованиями - в подтверждении этого достаточно указать на женщин Олимпа вместе с Пенелопой, Антигоной, Электрой. Конечно все это - идеальные образы, но кто бы мог из современного мира создать подобные идеалы? Тут надо принять в соображение, каких сыновей родили эти женщины и какими должны были быть эти женщины, чтобы родить таких сыновей. Эллинская женщина, как мать, должна была жить в тиши, потому что этого требовал политический инстинкт вместе с его высшей целью. Она должна была прозябать как растение, в узком кругу, как символ эпикурейской мудрости Lathe biosas. По той же причине она должна была вступить, как помощница мужчины, в новейшие времена при полном расстройстве государственности: семья, как суррогат государства, - ее дело, и в этом смысле художественная цель государства должна снизойти до цели домашнего искусства. Вот почему любовная страсть, как область вполне подходящая для женщины, постепенно, до самой ее глубины определила наше искусство. И вот почему домашнее воспитание является совершенно естественным и вмешательство государства в его права едва терпимо: все это справедливо, поскольку речь идет о современном государстве. Сущность женщины остается той же, но власть ее меняется в зависимости от отношения к ней государства. И действительно, она обладает силой восполнять до известной степени пробелы государства - оставаясь верной своей сущности, которую я сравнил со сном. В греческой древности она занимала то положение, которое было ею указано высшей государственной волей, вот почему она была прославлена как никогда потом. Богини греческой мифологии - ее отражения; Пифия и Сивилла, а также и Диотима Сократа - жрицы, устами которых говорит божественная мудрость. Теперь понятно, что гордая покорность спартанки при известии об убиении ее сына не может быть сказкой. Относительно государства женщина чувствовала себя в верном положении: оттого достоинства у нее было больше, чем когда-либо потом. Платон, возвышающий положение женщины через упразднение семьи и брака, питает к ней такое глубокое уважение, что странным образом опять упраздняет присущее ей положение через дополнительное объявление об уравнении ее прав с правами мужчины: высший триумф античной женщины - она сумела соблазнить даже самого мудрого из мудрых!

Пока государство в зачаточном состоянии, женщина как мать имеет перевес и определяет и степень культуры и ее проявления: назначение женщины также - возмещать расстроенное государство. То, что Тацит говорит о немецких женщинах: inesse quin estiain sanctum aliquid et providum putant nec aut consilia earum aspernantur ant responsa neglegunt, - это имеет значение вообще для всех народов: не пришедших еще к настоящему государству. В таких случаях лишь сильнее чувствуется то, что наблюдается также в любое время, - что инстинкты женщины, как оплот будущих поколений, непреодолимы и что в них ясно сказывается природа, заботящаяся о сохранении рода. Действительность этой чающей силы определяется степенью сплоченности государства: в беспорядочных и более произвольных состояниях, где настроение или страсть единичного мужчины увлекает за собой целые племена, вдруг выступает женщина как предостерегающая пророчица. Но в Греции тоже была своя, никогда не дремлющая забота: именно, чтобы страшно перегруженное политическое стремление не превратило в пыль и атомы малые государства, до хотя бы частичного достижения ими своей цели. Здесь эллинская "воля" создавала себе все новые орудия, при помощи которых она говорила, сглаживая, смягчая, предостерегая. Здесь прежде всего выступает Пифия, в которой громко, как никогда потом, сказывалось призвание женщины - компенсировать государство. Что народ, разбившийся на столько маленьких родов и общин, в глубокой основе своей был все-таки одним целым и в дроблении разрешал лишь задачу своей природы, - об этом свидетельствуют удивительные явления Пифии и Дельфийского оракула: потому что всегда, пока греческая сущность создавала великие произведения своего гения, она говорила из одних уст и как одна Пифия. При этом мы не можем не высказать своего чающего познания, что индивидуация для "воли" является непреодолимой нуждой и что ей для достижения тех единиц нужна огромнейшая лестница индивидов. Правда, у нас кружится голова при мысли, что, может быть, "воля", чтобы прийти к искусству, вылилась в эти миры, звезды тела и атомы; по меньшей мере нам станет тогда ясно, что искусство необходимо не для индивидов, но для самой "воли": это - возвышенная перспектива, бросить взгляд на которую нам будет разрешено еще раз с другого места.