Встреча с Борисом Марковым  

 

17 ноября 2013 года 

 

Санкт-Петербург, философский факультет университета, сразу после очередного «Ницше-семинара».

 

Б.В. Марков – доктор философских наук, профессор, заведующий кафедрой философской антропологии Санкт-Петербургского государственного университета, известный по работам «Разум и сердце», «Храм и рынок», «Знаки бытия», «Люди и знаки», «Человек в условиях современности», «Человек, государство и Бог в философии Ф. Ницше». 

 

Д.Ф. Давно хотел с Вами поговорить как с заинтересованным человеком о процессе осмысления наследия Ницше в России. Вы являетесь председателем редколлегии «Мировая ницшеана», которая подготовила и издала ряд важных текстов о Ницше на русском языке. Хотелось бы получше узнать о Вашей деятельности, о том, как всё это возникло, как происходит, и что намечено на будущее.

Б.М. Замысел у нас, и конкретно у меня, был простой. Интерес к Ницше в России всё время рос и развивался, книги Ницше и о нем раскупались огромными тиражами. В то же время в академической среде об этих процессах продолжалось молчание; мы не знали, к чему приведет такое массовое «потребление» Ницше. В связи с этим мы решили наконец-то принять участие в этом спонтанном процессе, как-то его организовать путем достаточно академического издания хороших текстов о Ницше. Мы установили контакты с немецкими исследователями творчества Ницше, стали тесно сотрудничать с профессором Штегмайером, главным редактором немецкого журнала Ницше-штудиен, который хотя и вышел на пенсию, но эту работу не оставляет. Он согласился войти в нашу редколлегию и тоже давал некоторые рекомендации по нашей серии книг о Ницше.  Первой книгой, вышедшей в этой серии, стала книга Лёвита «От Гегеля к Ницше», потом вышли лекции Хайдеггера о Ницше, потом другие книги. Наша цель – помочь людям сориентироваться в массе литературы о Ницше, предложить им лучшее. Впрочем, на вашем сайте тоже проводится такая работа, и сайт, кажется, занимает позицию, не позволяющую причесывать Ницше под одну гребенку и укладывать его в определенные академические рамки.

Ситуация с Ницше везде в мире разная. Вот американцы долгое время опасались этого автора как угрозы их демократическим ценностям, но в последнее время издают его очень много, потому что стали трактовать его как автора, проверяющего на прочность американские идеи, как полезного провокатора. Таким вот своеобразным образом они ассимилировали и нейтрализовали динамит ницшевских текстов. Я читал, например, хорошую книгу американца Артура Данто «Ницше как философ».

Д.Ф. Эта книга давно переведена и издана на русском. Есть она и на нашем сайте. А каковы Ваши текущие планы?

Б.М. Сейчас наша деятельности несколько притормозилась из-за проблем с финансированием, новых книг в серии к изданию пока не планируется.

Д.Ф. Возможно, стоит объединить усилия с издательством «Культурная революция», взаимно расширив свои возможности? И вообще, может нам в России пора создать нечто вроде немецкого Ницше-штудиен, как признанного центра изучения и актуализации его философского наследия?

Б.М. Возможно, что это именно то, чего нам всем не хватает. После распада централизованного диамата, философские исследования распались по отдельным квартиркам. Даже наш «Ницше-семинар» является одновременно открытым и закрытым. Академические профессионалы живут своими интересами в Ницше, не-профессионалы их не признают и живут другими интересами. Перегородок никаких нет, но они всё равно непроницаемы. Это напоминает мне распад социальных пространств в современных мегаполисах. Раньше люди чувствовали свою общность, собирались на центральной площади или в университетах. Теперь же все живут сами по себе, мелкими коммунами или по одиночке, а университет перестал определять интеллектуальный климат города. Все ушли в Интернет, на сайты, в социальные сети.

Д.Ф. Скажите честно, кроме Вас и Штегмайера, хоть кто-то в вашей редколлегии проявляет настоящую активность? Или это скорее формальный состав?

Б.М. Скорее формальный. Да и из меня моторчик уже плохой. Ведь всё по большому счету зависит от финансирования, а с этим сейчас большие проблемы. Раньше нам помогал Российский  Фонд гуманитарных исследований, в котором я проработал много лет, но потом он свернул помощь.  Возможно, что причиной тому стали некоторые наши публикации, например, «Сфер» П. Слотердайка с моим предисловием, которые не были положительно восприняты российской публикой.

Д.Ф. К сожалению, у меня такое же нехорошее впечатление осталось  от текстов Слотердайка (с точки зрения Ницше). Немцы тоже мельчают.

Б.М. Слотердайк тоже по-своему ницшеанец, но, видимо, уж слишком по-своему. Я думаю, как и Ницше, что познание должно служить жизни, а не наоборот. Я являюсь председателем нашего диссертационного совета и часто говорю, что мы должны оценивать конкурсные работы не только по количеству вложенного в них труда диссертантов, но и по цвету их лица. Если цвет лица диссертанта розовый или румяный, то, значит, занятия философией пошли ему на пользу, если бледный, значит, философия ему во вред. Однако, соглашаясь с Ницше в его тезисе о том, что «всё позволено», допускается любая точка зрения, следует её всегда добавлять: «что не затыкает рот остальным». 

Д.Ф. Я прочел Вашу книгу о Ницше «Человек, государство и Бог в философии Ницше», в которой Вы занимаете по отношению к ему некую амбивалентную и отстраненную позицию: просто описываете, реже хвалите или ругаете. Про Ваше отношение можно сказать и так: с Ницше надо быть осторожнее. Так с кем Вы, господа интеллигенты? – этот вопрос стоит вначале Вашей книги. Ответ на него я там так и не нашел. Вы «свободный ум», который сам по себе и ни с кем? Или вы всё еще с Марксом? Или с модными постмодернистами?

Б.М. Я по природе консерватор, уже довольно-таки старый. Для своего поколения я вполне сойду за постмодерниста, для вашего поколения я уже философский пенсионер и отстрелянный патрон. Моя позиция всегда была «между», между молодыми и старыми. Молодым я всегда помогал при защите их прорывных диссертаций (например, только что выступавшими с докладами здесь, на «Ницше-семинаре» В. Сухачеву, А. Исакову), языка которых старшее поколение в 80-х годах вообще не понимало. Я таким и остался, - я ни тут, ни там. В этом и трагизм, и комизм моего положения. Ведь и сам Ницше был сторонником не только трагизма в жизни, но и комизма с его лозунгом «научитесь смеяться, друзья мои». Нельзя, конечно, в этом скатываться до подмигивания и насмешки, я могу быть и вполне серьезен. Но всё должно быть в меру. И глобальные, философские вопросы и повседневность, которая также была темой Ницше. Всё новое приходит на голубиных лапках. И сверхчеловек может вполне оказаться самым умеренным человеком на Земле, знающим меру господства и меру подчинения. Ни деспот-диктатор, ни прислужник-раб не могут быть здесь образцами.

Я считаю, что академическую школу философствования надо проходить каждому в обязательном порядке, так же как живописцы или музыканты проходят школу своих искусств, чтобы потом стать самостоятельным творцом, освободиться от академичности и творить по-своему. В этом смысле философия, изложенная литературным языком, есть замечательное достижение Ницше, сделавшее его и автором для авторов, чем-то вроде мэтра, и одновременно наиболее понятным, доступным,  воспринятым большинством людей, не являющихся профессиональными философами. Но в этом же состоит и опасность, потому что без поясняющих интерпретаций и комментариев тексты Ницше могут быть восприняты как прямой призыв к действию. Здесь должна иметь место некая игра: прочтение Ницше как манифеста к действию (в стиле коммунистического Манифеста Маркса) должно завершаться ковшом холодной воды, который академические профессора выливают на юные или страстные натуры, принявшие Ницше слишком близко к сердцу. В этой взаимной игре сил, Ницше и состоится как современный мыслитель, как действующая фигура. Ни фашистского демарша, ни иссушающего академизма в отношении Ницше мы допустить не должны.

Д.Ф. Так и не решаетесь себя определить?

Б.М. Не решаюсь и не хочу. Я мечусь между слишком многим, чтобы сделать свой однозначный выбор. Перефразируя Декарта можно сказать «живу, пока сомневаюсь».

Д.Ф. В Вашей книге есть мысль о том, что каждый, кто пишет о Ницше, пытается с помощью Ницше манифестировать самого себя. Вот какого себя Вы манифестируете в этой своей книге? Ведь такую толстую книгу надо писать года два, не меньше. Сумели ли Вы себя показать в этой книге?

Б.М. Я не лукавил, когда писал эту книгу, хотя меня беспокоит её восприятие публикой. Однажды я получил отзыв из Харькова, где читатель, отставной полковник КГБ, сообщал мне, что благодаря моей книге понял, зачем он жил. Еще были разные отзывы от простых людей, а вот профессионалы о ней промолчали. Моя книга очень уязвима, ведь как историк философии я никуда не годен, мне не хватает усидчивости. 

Д.Ф. Мне понравилось у Вас несколько мест (ваших ли мест?) Например, когда Вы говорите, что Ницше не ниспровергатель, а скорее испытатель существующих ценностей, потому как эти ценности доказали свою устойчивость, в том числе в полемике с Ницше. Что не выдерживает испытаний, - туда ему и дорога, а что выдерживает – остается.

Б.М. Ницше с юности был экспериментатором, провокатором, исследователем. Он даже свою болезнь превратил в инструмент познания, изучения. В лучших традициях фанатиков научной медицины, он ставил эксперименты над самим собой, над всей своей жизнью. 

Д.Ф. Книга написана в 2005 году, а сейчас 2013 год. Что для Вас за это время изменилось?

Б.М.  Ни к этой книге, ни вообще к Ницше, я уже не вернусь. Уже тогда я понимал всю бесполезность моего подступа к этой теме и слишком малый его результат. Я сам понимаю, что в такую тему надо вкладываться серьезней, более вдумчиво и основательно, а для этого нужно больше сил и времени, которых теперь у меня уже нет. Раньше у меня были еще планы вернуться к этой теме, когда мы закончим издавать всё задуманное, но теперь таких планов нет.

Д.Ф. Ваш разговор с Ницше закончен?

Б.М. О чем бы я впоследствии не писал, мой разговор с Ницше продолжается постоянно. Моя последняя книжка называется «Человек в условиях современности», где многие идеи Ницше обсуждаются и оживают в контексте философского дискурса нашего времени. И в этом смысле Ницше интересен  именно как современный автор и актуальный собеседник. Иначе бы его  так усердно не читали в нашей стране. А Вы вот, насколько я понял, вообще считаете, что время Ницше еще даже и не наступило.

Д.Ф. Да, но оно приближается. Он вообще мечтал заблистать лишь через триста лет, - раньше не созреют соответствующие его философии души.

Б.М. Мне понравилась мысль из Вашего выступления на семинаре, где Вы говорили, что вскоре на место спокойных, рассудительных философов – режиссеров консенсуса, придут молодые и горячие мыслители, которые полностью сменят парадигму академического философствования. Да, молодые энергичны и радикальны, и, поскольку все устали от гнета академической рутины, они вполне способны осуществить переворот не только позиций, но и самой организационной структуры современной философии. Мы, старики, не сможем им помешать, и уже сегодня мы чаще молчим в ответ на их требования перемен, нежели пытаемся тормозить их начинания. Если в 90-е годы прошлого века молодые не были столь активны в этой области, то сейчас они, на мой взгляд, радикальнее и решительнее, а, главное, уже без оглядки на Запад, понимают, что нужно России.

Д.Ф. Вы сами, лично, сколько раз Ницше прочитали? 

Б.М. Трудно вспомнить количество… но Ницше и Шестов всегда были у меня под рукой, с самой юности, когда я еще занимался методологией науки и это спасло меня от позитивизма. И позже в пору юношеского увлечения философами-мэтрами как отечественными (Ильенков, Батищев, Швырев, Соловьев, Мамардашвилли), так и западными (Витгенштейн, Гуссерль, Хайдеггер, Маркузе, Хабермас, Луман) Ницше помогал мне не потерять себя. И хотя я не знаю, кто я, а, главное, зачем жил и для кого написал столько толстых книг, опять-таки философия Ницше примиряет меня  и с сущим, и с окружающими меня людьми.

Д.Ф. А как, лично, по-вашему, любил ли Ницше людей? Писал ли он из сострадания к ним или из потребности дать им волшебного пинка под зад? Где-то в книге Вы написали, что за всей его критикой современного человека, чувствуется… любовь.

Б.М. Ницше совершенно справедливо не любил писателей-моралистов, сострадающих людям в их бедах. Он предпочитал  эстетствующих писателей, и сам был таким. Его эстетический проект был прост: если делать всё красиво, тогда плохо не получится. Это касалось и человека, и государства, и искусства. Жизнь как произведение искусства – вот формула Ницше, и его, можно сказать, формула любви. Например, можно литературно описать преступление Раскольникова с моральных позиций, завершая его спасительным раскаянием, а можно показать картинку преступления таким образом, чтобы кровавое месиво вызвало такое отвращение к безобразности происходящего, что совершать нечто подобное больше никому не захочется. Еще один пример с набоковской Лолитой: можно было бы морализировать на тему секса взрослого озабоченного  мужчины с нимфеткой, а можно просто показать несуразность этой связи (как в фильме Кубрика),  отвратительно-безобразную сторону совращения, чтобы вылечить многих от самой возможности подобных отношений. Так что эстетический аспект бывает важнее любого этического, - в этом заключено важное послание Ницше.

Д.Ф. Я думаю, что и в политической сфере эстетический подход мог бы помочь современным государственным деятелям гораздо больше, нежели морализаторство на ту или иную тему. В условиях релятивизма морали, эстетика остается той высшей областью, где может проявляться и доказываться действительно высшая природа человека, где право быть лучшим, право управлять, наилучшим образом обосновывается именно эстетикой собственной жизни и управленческих решений. 

Б.М Есть такой Московско-Петербургский философский клуб, где недавно проходил семинар «Государство как произведение искусства». Есть что-то бонапартистское, когда сильной власти эстетически соответствует сильная империя, и только в этом случае она оправдана. Ницше – творец новой философской прозы, обладающей суггестивной силой, которая достает человека до нутра. Важно скорее не то, что он говорил, а то, как он это делал, и даже тогда, когда использовал в своих произведениях массу заимствований из других авторов. Ницше часто удивительным образом превозносил чужие мысли, оформлял их в такие оправы, в которых они открывались в более сильном свете. Он превращал многочисленные наррации, сентенции в мощные речевые акты. Поскольку для меня тональность произведений Ницше является определяющей, постольку у меня есть некоторые задумки по поводу перевода его текстов.  Несколько лет назад вышла книга Михайлова с новым переводом первой важной книги Ницше «Рождение трагедии», которая немного выигрывает с филологической точки зрения, но немного проигрывает с философской. То есть это похожий перевод на том же уровне. Я же уверен, что возможен более качественный перевод Ницше. Последний больше всего любил своё главное произведение «Так говорил Заратустра», передать тональность которого с немецкого на русский очень нелегко. Хотя я не обладаю блестящим знанием немецкого, но когда я читаю эту книгу на языке оригинала, я чувствую, что звучит она совсем по-другому (там многое построено на шипящих), нежели в русских переводах. Ницше хотел превзойти Вагнера, если не в самой музыке (тут всё кончилось провалом), то в  музыкальной тональности литературного произведения. Некий высочайший дифирамб составляет суть этого произведения Ницше, где библейские заповеди изложены с противоположной, антихристианской стороны, но с сохранением евангелиевской риторики. Слотердайк очень хорошо об этом написал в своей работе «Мыслитель на сцене».

Д.Ф. В одном месте в своей книге, в скобочках и с восклицательным знаком, вы написали: «Ницше – светлый человек!» Так какой для Вас Ницше экзистенциально? 

Б.М. Ницше в жизни был человеком скромным, даже стыдливым. Когда в своих текстах он говорит радикально жестокие вещи, он делает это, конечно, из сострадания к людям. Быть злым для Ницше – это и есть гуманизм. Наше общество, по словам Бодрийяра, стало стерильным профилакторием, где не принято говорить о плохом, о болезнях, о смерти. Установившееся табу на негативное, плохое, злое, ведет к массовому травмирующему опыту, когда первое же столкновение с иной стороной мира приводит молодых людей и девушек к полному разочарованию в жизни, к нигилизму самой низкой пробы. Я считаю, что никакие проблемы и даже ужасы жизни не должны быть табуированы, должны быть встроены в жизнь естественным образом, и тогда они утратят своё катастрофическое значение и будут лишь служить жизни. В этом смысле ницшевские инъекции зла направлены на оздоровление человека, на привитие ему иммунитета от него. Это важно для нашего общества, которое после воодушевления «перестройки» перешло в стрессовую фазу переживания своего поражения. Важно выйти из него без ненависти и жажды реванша, без того, что Ницше называл ресентиментом

Д.В. Я хотел бы, чтобы Вы остановились еще на одной своей выдающейся и парадоксальной мысли, которую я нашел в Вашей книге. Там Вы пишете, что все стенания современных мыслителей насчет прихода и торжества времени массового человека (последнего человека по Ницше) не имеют под собой серьезных оснований, что сознание господина, свободной и ответственной личности, погибнув в пределах исторической аристократии, постепенно, малыми траншами перемещается, возрождается в сознании большинства людей, для которых свобода, независимость, самостоятельность, творчество становятся насущными ценностями их жизни.

Б.М. Я вообще не сторонник апокалипсиса. Я хорошо знаю Бодрийяра и, возможно, его влияние на меня чувствуется в моих текстах. Но к Бодрийяру я подхожу также с позиций  Ницше. Поэтому, когда он пишет о тотальной смерти всего прежнего: политического, экономического, сексуального; о смерти прежнего человека, о том, что его место остается пустыня, - это не стоит понимать как конец всего. Всё продолжает жить, иной жизнью, которую надо осмыслять. Стенания старшего поколения по поводу «вырождения» молодежи, по поводу ушедшего «золотого века», по поводу угасания жизни и ценностей, - они были, есть и будут всегда. Но люди продолжают жить и искать новые ориентиры в новых условиях, среди которых мы можем найти массу возвращающихся явлений. Судьба у людей одна, но каждый из них исполняет её по-своему, и было бы странно, если молодежь исполняла свою судьбу так же, как её исполняли в своё время мы. В наше время игры с властью были крайне опасны, тогда сажали за одно лишь слово, поэтому мы росли очень осторожными. Во времена перестройки стало возможным всё, и вот всё быстро превратилось в игру. Сейчас снова вернулись жесткие времена со стороны власти, дело Pussy Ride, Болотной, Green Peace. Поэтому, на мой взгляд, все разговоры об измельчании человека, они односторонни, потому что параллельно этому измельчанию на другом полюсе происходит укрупнение и усложнение человека. Не стоят на месте и техники власти. Компьютерные технологии, нарастающая сетевая коммуникация при грамотном подходе способны дать исчерпывающий портрет любого человека. Любой политолог, психоаналитик, сотрудник спецслужб, имея нужное образование и доступ к информации об активности человека в Интернете и мобильной телекоммуникационной среде, с легкостью составит представление о любом из нас. На очереди соответствующие программы, которые будут делать всё это автоматически. Вот вам и освобождение, вот вам и независимость, черта с два! - мы снова в сети, снова в кабале, только иного, более высокого порядка. Да и сама тема господства и подчинения не перестала быть актуальной. В Южном федеральном университете недавно прошел элитологический конгресс, где обсуждались вопросы создания новых современных элит. Я там тоже принимал участие, привлекая к своим размышлениям Ницше, Бердяева и Шелера. Ницшеанский проект сверхчеловека, сохраняя дух аристократизма, ориентирован прежде всего на господство над самим собой, на тот самый «дух умеренности», который лично для меня очень важен. Ведь «господин» и «раб» - это прежде всего типы сознания. Рабское сознание ориентировано на повседневность и на ближайшие цели, оно элементарно, не дифференцировано, и потому рессентиментно. Любое усложнение сознания выводит его за рамки окружающей действительности, возвышает его, вплоть до господского, когда мыслят глобально, стратегически, многоаспектно. Примитивность и однозначность морали с её дуальностью добра и зла неизбежно приводит к рессентиментным чувствам зависти, мести, реванша. Наше старшее поколение находится именно в этом состоянии в связи с нашим поражением и победой Запада в геополитическом и мировоззренческом смысле. Мы были воспитаны отцами-победителями, и спокойно себе жили в социалистическом мире, который рухнул в одночасье. Вся наша жизнь с её ценностями теперь поставлена под вопрос. Зачем мы жили? Зачем мы еще живем? Мы разучились бороться и не смогли передать от поколения к поколению уверенности в себе, чувство гордости за свой народ. Ослабев, мы стали бояться других и это видно на примере страха перед мигрантами.

Д.Ф. Строить свою жизнь на реванше опасно и гибельно, - это почти гарантированно ввергнуть себя в новое поражение. Ницше не раз об этом писал. 

Б.М. Вот именно. Нужно найти новый, достойный выход из ситуации поражения, не связанный с реваншизмом, имперскими амбициями и прочими фантомными грезами оказавшейся не у дел интеллигенции. Ницше является первооткрывателем темы психоистории, где он описывал действие реактивных или ретроактивных исторических сил. Эта тема вырастает у него в процессе размышлений о психологии, «химии или физике чувств», основанных на тонких и прозорливых наблюдениях за людьми и за самим собой. Это сейчас становится очень актуальным. Ницше учил нас на собственном примере, как именно нужно справляться со своей болезнью, возвышаясь над ней, преодолевая её, а не потакая болезненному стремлению сделать ситуацию еще хуже. Образ философа как Выздоравливающего – это великий поучительный образ Ницше.

Д.Ф. Да, философ – это не просто некий мудрый человек, знающий, владеющий некоей вневременной мудростью, но это, прежде всего, человек выздоравливающий, справляющийся со всем слабым и умирающим в себе, нашедший дорогу к своей силе, к своему великому здоровью, способный постоянно находить дорогу из прежнего своего состояния к новому. 

Б.М. Понятие выздоровления играет в философии Ницше колоссальную роль. Его проект «Веселая наука» был направлен на выздоровление нутра ученого, у которого не только лицо, но и вся душа становится серой от занятий, далеких от здоровой жизни.  Ницшевский призыв вернуться к телу, к его насущным интересам, как к храму души и духа, тоже полностью пронизан заботой о естественном здоровье человека. Современный человек живет на лекарствах, всё чаще на протезах, на неких технологиях, в том числе и психологических, будучи убежденным, что тело спасти нельзя. Вскоре окажется, что машины заменили человека не внешне, устранив его от повседневного труда, а уже и внутренне, когда половину нашего тела будут составлять протезы, механизмы, устройства, легко заменяемые и усовершенствующиеся. С мозгом – те же процессы, прогнозы и перспективы, встроенные чипы, карты памяти, процессоры. Люди превращаются в машины не образно, а реально. Машины постепенно трансформируют наш гуманизм. Машинная жизнь и компьютерное мышление наступают, неумолимо входят в нашу жизнь. Жизнь меняется кардинально. Если раньше все жили и творили для вечности, то теперь на потребу дня. Машины создают машины, книги пишутся из других книг.

Д.Ф. Таковы современные условия, где наступление машин и компьютеров есть лишь симптом актуализации низших состояний сознания, которые творческий человек (создающий все эти машины и программы) отторгает, извлекает из себя для своего же от них освобождения. Лично я с оптимизмом смотрю на все современные процессы. Мне симпатичен даже массовый человек как место обитания всего человеческого, рабского, прошлого, место реального  пребывания и хранения человеческого филогенеза. На мой взгляд, в человеческом мире становится всё больше Творцов, освободившихся и освобождающих человека от его массовости, живущих свободной и достойной жизнью. Они и есть смысл земли, о котором так много писал Ницше.

Б.М. Мне часто не хватает подобного оптимизма именно из-за торопливости. Я и своими книгами очень недоволен, они все сделаны наспех, из сложенных вместе кусков различного смысла и содержания.  Если бы у меня была долгая жизнь, я бы все переписал.

Д.Ф. Да, есть такое впечатление эклектичности и несобранности, отсутствие в Вашей книге единой нити и позиции. Получилась этакая энциклопедия о Ницше от Бориса Маркова. Кроме того, она содержит и ряд серьезных претензий к Ницше. Я их все перечислять не буду, остановлюсь на одном: Вы охарактеризовали книгу о Заратустре как трогательную и наивную.

Б.М. Мне теперь трудно оправдаться, книга написана, и ничего в ней исправить я уже не смогу.  Но эта характеристика должна восприниматься как сигнал к тому, чтобы задуматься о непостижимом обаянии этого текста.

Д.Ф. Такое множество Ваших разных и резко противоречивых оценок творчества Ницше, говорит, на мой взгляд, что Вы не смогли глубоко проникнуть в него. Вы так и остались сторонним наблюдателем этого судьбоносного для истории западного мира события. Знаете, я отыскал достаточно простой способ определения глубинности знакомства современных мыслителей с философией Ницше. Это мера восприятия и осознания ницшевской идеи вечного возвращения. Таков и Вам мой последний вопрос на засыпку.

Б.М. Эта идея до сих пор не дает мне покоя. С одной стороны – это настоящий кошмар. Вечное возвращение часто ассоциируется с любыми естественными циклическими процессами. Я для себя долго искал метафору, позволившую бы мне воспринять эту идею в философском смысле, но найти её так и не смог. Ни сингулярное событие, ни настоящее Мгновение, в котором сжато всё прошлое и будущее, ни другие попытки современных философов концептуализировать метафору вечного возвращения, мне тоже помочь не смогли. Я думаю, что эта идея может стать темой нашего будущего «Ницше-семинара».

Д.Ф. Спасибо за интеллектуальную честность. Гораздо чаще мыслители критикуют и отвергают эту идею, нежели признаются, что не в состоянии её постичь.

Б.М. Философы часто размышляют о второстепенных вещах, но Ницше был настоящим философом, потому что размышлял о самом важном, самом глубоком. Принять этот мир и себя в нем безо всякого алиби, выдумок и потусторонностей очень сложно. Да, я соглашусь с Вами в том, что Ницше нам еще только предстоит постичь.